«Давыдов, говорит М. Дмитриев, был не красив; но умная и живая физиономия и блестящие, выразительные глаза — с первого раза привлекали внимание на его сторону. Голос у него был пискливый, рот необыкновенно мал; росту он был среднего, но сложен крепко и на коне был словно прикован к седлу. Черноволосый, на одной стороне лба он имел клок белых волос. В беседе он был любезен, остроумен, всегда весел и вполне оригинален. Из острых слов и замечаний Дениса Васильевича можно было бы составить любопытную книгу».

К тому же хоть и генерал, но состоятельным человеком он не был — и это тоже говорило не в его пользу…

Давыдов был влюблен горячо и страстно! Даже через год, застряв в Варшаве — речь о том еще впереди, — он писал князю Вяземскому:

«Если б я знал, что великий князь по милости своей удержит меня здесь, с каким бы удовольствием я провел с вами время, которое попусту убил в пустой Варшаве с пустыми людьми! Авось ли судьба будет мне благосклоннее и зимою опять забросит меня в матушку Москву. Тогда надеюсь, что усы мои опутают ноги Глушковского и уничтожат все его покушения, — но этой вести между тем я не верю и не хочу верить! Да и охота тебе выводить меня из заблуждения; я по сию пору влюблен как дурак! Ты знаешь, что полячки, особенно в Варшаве, и хороши, и привлекательны, но божусь тебе честью, что ни одной нет достойной стать на ряду с нею! И ты можешь ей сказать, что я от нее умираю, всякой день толстею, но у всякого свой манер умирать».

Красавица, не пожелавшая стать генеральшей, отдала свое сердце Адаму Павловичу Глушковскому, известному танцору и балетмейстеру, на котором, как говорили, «долго держался весь балет в Москве», и вскоре вышла за него замуж.

Можем ли мы осуждать давыдовскую «Татьяну, милый идеал»? Чему бы она ни следовала — велению сердца или доводам рассудка, это ее право и сугубо личное дело. Далеко не каждая танцовщица сумеет должным образом исполнить роль генеральской жены и полностью ей соответствовать… Татьяна Иванова-Глушковская, как говорится, «срубила сук по себе» и танцевала на московской сцене до 1834 года; скончалась она в 1857 году.

Оставим, однако, сердечные неприятности нашего героя, ибо вскоре оказалось, что его ожидают еще бо́льшие проблемы совершенно иного толка.

«Веселое, жизнерадостное настроение беззаботного гусара неожиданно было прервано весьма неприятным для него обстоятельством: в конце 1814 года в приказе по армии было объявлено, что он получил чин генерал-майора „по ошибке“, вследствие чего он снова переименовывается в полковники… Легко себе представить, как принял эту весть Давыдов, еще ранее того не раз обойденный наградами».

Более нелепую ситуацию трудно было себе представить! Что делать?! Менять генеральский мундир на полковничий и всем объяснять, что произошла досадная ошибка, было просто унизительно. Пусть Грибоедов еще не сказал, что «злые языки страшнее пистолета», но так оно и есть, а потому можно лишь предполагать, какие нелепые и вздорные слухи пошли бы в московском обществе.

Денис поступил единственно правильным образом, к тому же — предусмотренным уставом. В случае чрезвычайных обстоятельств военнослужащий обязан возвратиться в свою часть, а потому он спешно отправился в Ахтырский гусарский полк, тогда еще стоявший где-то в Пруссии.

К несчастью, путь его пролегал через Варшаву, в которой в качестве главнокомандующего Польской армией находился тогда цесаревич Константин Павлович, человек весьма своенравный. И то ли действительно был таков государев приказ, то ли просто наследнику русского престола, каковым официально считался тогда цесаревич, не нравилось, что российские офицеры разъезжают чуть ли не по всей Европе, а может быть, сказались какие-то личные моменты и у Константина было желание насолить, — но Давыдов был задержан в Варшаве под тем предлогом, что императором было «велено останавливать всех офицеров, едущих из отпуска в армию».