Неразумное поведение поляков, увлекшихся посулами Наполеона, было наказано: на Венском конгрессе упраздненное Варшавское герцогство присоединили к России. Но здесь, объединенное с литовскими областями, оно стало называться Царство Польское, которое получило автономное устройство, свою администрацию и даже денежную систему и конституцию. В итоге поляки существенно выиграли вообще, а перед русскими — в особенности.

Подобный «либерализм» Александра I очень не понравился русскому обществу, в котором после Отечественной войны и Заграничного похода многие ждали коренных перемен. Претензии поляков, весьма провинившихся перед Россией в недавние времена, также вызывали негативную реакцию.

И вот — свидетельство современника, побывавшего в Варшаве в 1817 году в свите императора, который традиционно очаровывал поляков ласковым обхождением и далекоидущими обещаниями:

«Поляки возмечтали о себе более чем благоразумие сего дозволяло, и высокомерие свое постоянно выбалтывали, а русские молчаливо, но глубоко затаили оскорбление национальному своему чувству.

„На одном из смотров, — продолжает свой рассказ И. Ф. Паскевич, — подхожу я к графу Милорадовичу и графу Остерману (они тут же были, даже их держали в Варшаве, как и нас, в черном теле, вероятно, также, чтобы привлечь любовь польских генералов армии Наполеона) и спрашиваю у них:

— Что из этого будет?

Граф Остерман отвечал:

— А вот что будет: что ты через десять лет со своею дивизиею будешь их штурмом брать.

Он ошибся на три года, — замечает при этом в своих записках князь Варшавский, — ибо я брал у них Варшаву, как главнокомандующий“».

Удивительно, но подобных перспектив не представляли только в самых высших эшелонах власти. Александр I откровенно говорил, что он поляков предпочитает русским; цесаревич Константин, являвшийся фактическим правителем края, официально выполнял обязанности главнокомандующего польской армией и со всей старательностью занимался ее формированием, перевооружением и обучением, чем добросовестно подготавливал базу будущего мятежа; за время своего правления он весьма настроил поляков против себя и, соответственно, против России. При этом, как и его старший брат, Константин относился к полякам весьма трепетно.

«Он однажды сказал: „Если поляки плюнут мне в глаза, я лишь им дозволю обтереть себя“. Любя поляков по-своему, он, как единогласно все утверждают, восхищаясь во время войны действиями их против нас, не раз восклицал: „Каковы мои! — молодцами дерутся“».

Оценивать героизм неприятеля можно — помнится, при Бородине князь Багратион высказал свое восхищение атакой французского 57-го линейного полка на Семеновские флеши и тут же контратаковал отважного противника. Но вот так называть врагов «моими», говорить «из прекрасного далека», что, мол, «молодцами дерутся» — просто непорядочно. Впрочем, думаем, что наши читатели имеют о Константине Павловиче достаточное представление…

Но вот малоизвестный факт, также приведенный французскими академиками:

«В 1828 году русская армия выступила в поход против турок, с целью добиться освобождения Греции. Задавали вопрос: неужели польская армия не разделит с ней опасностей и успехов в борьбе против оттоманов — наследственного врага обеих славянских наций? Ничто не могло лучше способствовать рассеянию недоразумений между русскими и поляками, ничто не могло примирить их лучше, чем общая слава. Польская армия страстно желала принять участие в этой войне. По-видимому, этому воспротивился великий князь. Полный казарменной мелочности, но, в сущности, совсем не воин, он не любил войны: „Она портит войска“, — говаривал он. Мог ли царь, почти двадцатью годами моложе брата и обязанный своей императорской короной его отречению от престола, навязывать ему свою волю?.