|
, обнаружив несколько ружей в доме г-на Чернолуского в Волыни, приказал расстрелять без суда этого злосчастного дворянина и затем распорядился, чтобы тело его было повешено на дереве на растерзание хищным птицам; но желая оправдать это варварство, он приказал задним числом составить во Владимире приговор о казни своей жертвы и заставил нескольких человек подписаться под этим посмертно составленным документом. Нет такого преступления, которое этот генерал не разрешал бы своим солдатам. Были свидетели тому, как они грубо издевались над одной очень порядочной женщиной, которая была беременна: они приставляли к ее груди заряженные ружья, сорвали с нее жемчужное ожерелье и напугали ее до того, что она была вынуждена выпрыгнуть в окно; и если бы над ней не сжалился подполковник Дмитриев, ее бы постигла верная смерть».
Думается, что в особом комментарии данный пасквиль не нуждается. С Чарнолуским и без того все понятно — хотя если бы его преступление состояло только в том, что в доме у него действительно были найдены не сданные по приказу русских властей винтовки (по-французски «fusils» — это не только охотничьи ружья, но и боевые винтовки; информация дошла до нас на французском языке), то и тогда, по законам военного времени, он заслуживал сурового наказания. Но Чарнолуский, как известно, являлся одним из наиболее активных и деятельных заговорщиков. Пугать же женщин, равно как и мужчин, приставляя к ним заряженные ружья, — совсем не в духе русского солдата. (Тот факт, что солдаты могли забрать ожерелье, оспаривать не будем.) Судя по всему, речь идет о мужественной пани Стецкой, которую ее малодушный супруг оставил для защиты имения, — именно она прыгала из горящего дома в окно и была спасена русским офицером. Причем понятно, что дом русские солдаты подожгли не потому, что там отважная пани раздирала диванные подушки на пыжи для ружей, но затем, чтобы выкурить засевших в здании стрелков. А вообще, как и всегда, имя нашего героя было окружено слухами и легендами. Причем как со стороны противника, так и в наших войсках — разумеется, совершенно разными. «Не знаю, как дошел до нас анекдот о нем, достоверность которого сомнительна: будто государь узнал из иностранных газет, что Давыдов, по взятии им Владимира на Волыни, самовольно вешал поляков, — вспоминал генерал Зеланд. — Давыдову приказано было отправлять всех пленных в Россию; немного спустя докладывают ему о поимке какого-то важного мятежника; Давыдов приказывает его повесить, когда же докладчик решается напомнить о последовавшем запрещении вешать, он отвечает: „повесить его задним числом“». «Офицеры наши, возвратившись из плена, рассказывали, что чернь Варшавская и войска объявляли всенародно, что если Давыдова возьмут в плен, то тотчас повесят. При них объявлено было несколько раз, что Ридигер и Давыдов взяты и что везут их в Варшаву, где им потому заготовлялись почетные квартиры, и на другой день они должны были быть повешены. „Слышите ли, — говорили поляки, — что партизан Давыдко (это было его прозвище) идет на нас, жжет и рубит без пощады; смотрите, будьте осторожны, но мы его скоро возьмем и повесим“». Как видно, поляки и знали, и боялись нашего героя. Хотя мятеж полыхал еще по всей Польше и даже перекинулся на литовские губернии, но русские войска методически подавляли очаги сопротивления, громя повстанческие формирования. 14 мая в бою при Остроленке 3-я гренадерская и 1-я пехотная дивизии — всего порядка 15 тысяч человек, фактически за сутки совершив семидесятикилометровый марш, сокрушили 24-тысячную повстанческую армию. Однако тогда же у правительственных войск появился еще один новый и страшный враг, победить которого возможно было лишь оборонительными действиями. «После сражения при Остроленке главные силы русских сосредоточились у Пултуска и Голымина, куда Дибич вызвал на соединение Крейца от Седлица и Ридигера с Волыни. |
