Клавдія, какъ и другія женщины, работаетъ босая. Сапоги висятъ тутъ-же, привѣшенные къ столу, а сама она скользитъ и топчется голыми ногами по то и дѣло падающей со стола, въ видѣ остатковъ, топкой глинѣ. Около ея стола, деревянное ведро съ водой и ящичекъ съ мелкимъ бѣлымъ пескомъ, которымъ она присыпаетъ и руку, и форму. Клавдія разстилаетъ ряды изготовленнаго кирпича и мурлыкаетъ себѣ подъ носъ какую-то пѣсню. По временамъ, выложивъ полку кирпичемъ, она останавливается, потягивается, распрямляетъ свои члены и опять принимается за работу. Работа кипитъ.

Вдругъ Клавдія увидѣла вдали хозяйскаго племянника. Флегонтъ Ивановичъ бѣжалъ по направленію къ ней, лавируя между шалашами-сушильнями, перепрыгивая черезъ лежавшія на землѣ полки съ кирпичемъ-сырцомъ, почти не отвѣчая на поклоны работающихъ у столовъ порядовщицъ. Къ Клавдіи онъ подбѣжалъ, совсѣмъ запыхавшись.

— Здравствуй, — сказалъ онъ, останавливаясь и обдергивая бѣлую русскую рубашку съ вышитымъ цвѣтной бумагой подоломъ и косымъ воротомъ. — Слава Богу. что сдержала слово и вышла сегодня на работу.

— А когда-жъ я лукавила? Какая мнѣ корысть лукавить? — спросила она и заговорила:- Не подходите близко ко мнѣ, не подходите. И такъ на меня всѣ порядовщицы, какъ воронье, уставились и смотрятъ.

— Ну, хорошо, хорошо. А что охотники? — задалъ онъ вопросъ.

— Да чему-же быть-то? — пробормотала она, не оставляя своего дѣла. — Вчера пьяные напились, а сегодня, когда я ушла на работу, еще спали.

Онъ сѣлъ на лежавшія передъ столомъ Клавдіи три бревна, тяжело вздохнулъ и сказалъ:

— Ахъ, Клавдинька, Клавдинька! А какъ я черезъ это самое плохо спалъ-то!

— Что-то не похоже, — отвѣчала она. — Глаза заспанные.

— А это оттого, что я сегодня не умывался. Не успѣлъ. Проспалъ… Подъ утро, разумѣется, заснулъ, проснулся и первая мысль о тебѣ. Сейчасъ сюда.

— Все ревновалъ?

— Да какъ-же не ревновать-то! Про тебя какіе слухи ходятъ!

— А ты вѣрь больше. Будешь вѣрить всему, такъ выйдетъ съ тобой то, что съ учителемъ вышло.

— А что съ нимъ вышло?

— Да свихнулся. По моему, его на цѣпь сажать надо. Онъ вчера приходилъ ко мнѣ днемъ, такъ я не знала что и подумать. Глаза по ложкѣ и говоритъ не можетъ. Задыхается. Насилу выпроводила его.

— Ну, влюбленъ, значитъ. Такъ какъ-же мнѣ не ревновать-то? — грустно сказалъ Флетонгъ Ивановичъ, додумалъ немного и спросилъ:- А что, Клавдюша, еслибы я твоему отцу сталъ платить восемь рублей въ мѣсяцъ, какъ будто за собакъ, тѣ-же восемь рублей, что охотники платятъ, пересталъ-бы твой отецъ принимать къ себѣ охотниковъ?

Клавдія улыбнулась, но на вопросъ не отвѣчала.

— Ты къ охотникамъ не ревнуй, а ревнуй къ другому, — сказала она, — Вотъ вашего приказчика я совѣтовала-бы тебѣ сократить, а то онъ очень ужъ ко мнѣ подлѣзаетъ.

— Нашъ Ананій? Да что ты!

— Вѣрно, вѣрно. Предлагаетъ мошенничать съ нимъ насчетъ кирпича и ужъ прямо говоритъ, чтобы я его полюбила.

— Вотъ мерзавецъ-то! Сегодня-же обуздаю его. Я знаю, что я ему сдѣлаю, я ему такую свинью подпущу, что онъ во вѣкъ не забудетъ.

— Пожалуйста, — продолжала Клавдія — Да и помощнику-то это тоже нашлепку.

— Какъ? И тотъ! — вспылилъ Флегонтъ Ивановичъ.

— Проходу не даетъ. Тутъ какъ-то въ сѣняхъ конторы такъ облапилъ меня, что просто срамъ. Ну, конечно, я его кулакомъ по зубамъ. А все-таки.

— И это обуздаю. Непремѣнно обуздаю.

— Ну, то-то. А насчетъ охотниковъ брось ревновать. Ну, что они?? Пьяные люди и больше ничего, — закончила Клавдія.

— Даже я сейчасъ пойду въ контору и примусь за Анашку, — сказалъ Флегонтъ Ивановичъ и поднялся съ бревенъ.