– Ничего. Вижу дом, Фрэнни. Хочешь моей содовой?

Я протиснулся к дому сквозь толпу рабочих. Здесь пахло древесной стружкой, раскаленным металлом, бензином. Пахло гвоздями, вбитыми в доски, только что выключенными электроинструментами, пропотевшей фланелью, пролитым на камни кофе. Пахло множеством мужчин, занятых тяжелой физической работой. Я ухватился рукой за один из длинных стальных стержней в лесах и стал его трясти, пока вся конструкция не начала тихонько позвякивать.

– Что это такое, Джонни? Ты это видишь?

– Я же тебе сказал – это дом.

– Ты что, не видишь строительные леса?

– Это что такое?

– Металлические решетки вокруг дома. Такие бывают на стройках, а еще когда ремонт делают.

– Не-а. Никакой здесь нет строительной лисы. Дом, и больше ничего.

Последние слова он произнес нараспев – та-та-ти-та-та-та-та – и одарил меня одной из своих редких улыбок.

Я указал на мальчишку, лежавшего на земле.

– А его видишь?

– Кого?

– Джонни не может меня видеть, я ведь тебе говорил. Никто ничего этого не видит, только ты.

– Почему?

Мальчишка вдруг замерцал – стал то исчезать, то появляться, как при помехах на телеэкране. Потом он стал блекнуть. То же произошло и с рабочими, и с металлической паутиной вокруг дома Скьяво. Все стало растворяться, тускнеть, из осязаемого сделалось бесплотным, а потом вовсе исчезло.

– Почему только я?

– Найди пса, Фрэнни. Отыщи его, тогда и поговорим.

Я хотел к нему подойти, но неудачно ступил на ушибленную ногу. Боль меня буквально ослепила.

– Какого пса? Того, которого мы похоронили? Олд-вертью?

– С кем это ты говоришь, Фрэнни?

Джонни поднес горлышко бутылки ко рту. Он дунул в нее, и послышался низкий печальный звук, с каким корабль покидает гавань.

Все пропало из виду. Металлическая паутина вокруг дома Скьяво исчезла. Никакой тебе стройки, никаких рабочих – все как всегда. С земли исчезли погнутые гвозди и стружка, инструменты, электрошнуры, пустые банки от кока-колы. Остался необитаемый дом посреди ухоженного участка на тихой улице в три часа пополуночи.

Петанглс снова дунул в бутыль.

– Как это вышло, что ты нынче здесь, Фрэнни? Сколько гуляю, никогда тебя прежде не встречал, – и снова этот звук уходящего корабля.

– Дай-ка мне эту дурацкую бутылку!

Выхватив бутыль у него из рук, я размахнулся и зашвырнул ее подальше. Но и она исчезла, потому что звука ее падения я не услышал. Я повернулся и зашагал к дому. Джонни пустился следом за мной.

– Джонни, отправляйся домой. Спать ложись. Не ходи за мной. Не следи за мной. Я тебя люблю, но не надоедай мне сегодня. Понял? Не сегодня.

 

Билл Пегг свернул к школьной парковке, а я смотрел в окно машины. Когда мы остановились, я протянул руку и выключил сирену и проблесковый маячок. Двигатель замолчал, но мы еще с минуту посидели в молчании, собираясь с духом для того, что нас ожидало.

– Кто эта девчушка?

– Антония Корандо, пятнадцать лет, появилась в школе в этом году. Одиннадцатый класс.

– Всего пятнадцать – и в одиннадцатом классе? Должно быть, умненькая девочка.

– Похоже, не очень.

Билл покачал головой и потянулся за блокнотом. Я вышел из машины, проверил карманы – при мне ли все то, что мне может понадобиться: записная книжка, ручка, депрессия. Сегодня утром десять минут спустя после моего прихода на службу позвонил директор школы и сообщил, что в женском туалете найдено мертвое тело.