Сегодня моего друга на крыше не оказалось, но, рассматривая ее, я услыхал кое-что обнадеживающее. Джордж прекрасно играет на гитаре. Он человек такой необычный, что это могло бы и не удивить, но удивляет. Зная его странные и консервативные вкусы, можно было ожидать, что он станет исполнять только классику, но нет. Диапазон его пристрастий – от Моцарта до битлов и гениальных подражаний Майклу Хеджесу [104]  или Манитасу де Плата [105] . Он не меньше двух часов в день щиплет струны самой прекрасной гитары, какую мне когда-либо доводилось видеть. Я готов восхищаться этим инструментом из-за одного только его имени – это очень редкая модель под названием «Церковная дверь». Когда я спросил Джорджа о ее цене, он сглотнул, на какое-то время потерял дар речи, а потом пробормотал только: «число пятизначное». Она того стоит. Он так обращается с этой деревянной коробкой, будто занимается с ней любовью, а может, так оно и есть.

Стоя одной ногой на ступеньке веранды, я услыхал, как он наигрывает мрачно-прекрасный вальс Скотта Джоплина «Бетена» [106] , одну из своих любимых вещей. Я с облегчением вздохнул, тихонько фыркнув. Если звучит гитара, значит, Джордж в порядке. Джордж играл ту или иную вещь в зависимости от настроения. Я знал, что «Бетену» он играет, когда у него что-то не получается и он пытается найти выход. Обычно эта мелодия говорила: держись от меня подальше; общаться с Джорджем, когда он что-то обдумывает, – то еще удовольствие. Но сегодня ему все ж придется отложить «Церковную дверь» в сторону и выслушать меня.

Музыка доносилась из-за дома. Я прошел на задний двор. Посередине прямо на газоне сидел Джордж, держа гитару между колен. Рядом лежал нераспечатайный батончик «Марс». Музыка заполняла все пространство вокруг. Чак сидел рядышком с Джорджем я смотрел на него в точности как тот пес – на старый граммофон на фабричной марке «Американской радиокорпорации».

– Джордж!

Он поднял голову и улыбнулся. Чак подбежал ко мне поздороваться. Наклонившись, я взял его на руки. Он немедленно принялся вылизывать мне лицо своим мягким теплым языком.

– Рад снова видеть тебя, Чаки.

При этих словах улыбка на лице Джорджа стала еще шире.

– Ты видел Каза Флоона? Нашел он тебя?

– Да, Каз меня нашел. – Я подошел к Джорджу с Чаком на руках. Тот не переставая извивался и осыпал меня поцелуями. Джордж ударил два раза по струнам, накрыл их рукой. Когда вернулся Чак?

– Каз его принес. Сказал, это мне подарок. Столько всего случилось, Фрэнни.

– Знаю.

Он довольно долго молчал, потом произнес:

– Ты говорил с Флооном?

– Да уж, поболтали мы вволю.

– Как он тебе?

Я не поверил своим ушам. Джордж никогда-никогда не спрашивал, что ты думаешь о других, потому что ему это безразлично. Ему безразличны как люди, так и то, что ты о них думаешь. Ему до всего человечества столько же дела, сколько среднестатистическому гражданину до какого-нибудь полевого шпата.

Я уселся рядом с ним и опустил Чака на землю. Тот подошел к Джорджу, уверенно свернулся у его ног и закрыл глаза.

– Что я думаю о Флооне? Я и прежде с ним встречался.

Джордж надорвал обертку «Марса».

– Я тоже.

От неожиданности я резко выпрямился и вскинул голову:

– Так ты и раньше был знаком с Флооном?

– Если верить ему, то да. – Он вгрызся в батончик. Начинка липкой струйкой стекла ему на большой палец. Он ее слизнул.– Флоон сказал, мы встречались, когда ему было тридцать с чем-то.