Изменить размер шрифта - +
..

– Чур! Чур! Чур! Наше место свято! Ох!

– Аминь! Аминь! Аминь! Рассыпься!

– Помилуй мя, Боже, по велицей... охте мне!

– Это нечистый дух либо водяной, – говорили иные стрельцы, глядя на воду и невольно вздрагивая.

– Нет, это ево душа бродит, земля ево не принимает, – пояснил Чертоус.

– То-то! Не надо было поминать его не в добрый час.

– А как было знать его! Кабы знатье – вестимо что...

Где-то в ночной тишине заплакала чайка... Что-то проснулось в воде... Опять словно плач протяжный над морем, и опять тихо...

– Это, поди, она плачет чайкою, Оленушка – что утопла.

 

* * *

– ...Матушка! Матушка!– окликает Оленушка Неупокоева спящую мать.

– Ты что, дитятко? – спрашивает сонный голос.

– Мне страшно что-то.

– Чего страшно, глупая? С нами крестная сила.

– Вон кто-то за окном царапается.

– То голуби спросонья крыльями.

– А это кто плачет?

– Чайка, али не слышишь?

– Да, слышу, чайка.

– Что ж ты не спишь?

– Я сон видела... я летела над морем... лечу это и стала падать в море, ух!

– Это к росту, глупая.

– А меня из воды Спиря вытащил...

– Ну, чего ж еще! Перекрестись истово, сотвори молитву Исусову и спи.

– Жарко... в окно кто-то глядит...

– Что ты! То бузиновая ветка... Придвинься ко мне ближе и баинькай, глупая...

– Ох! Что это!..

Это грянула со сторожевой башни вестовая пушка, и глухой гул ее, казалось, отскочив от монастырских зданий, покатился по морю. Вздрогнули кельи, и сонный монастырь ожил: и ратные люди, и черная братия спешили к монастырским стенам, крестясь и спрашивая друг друга, что случилось, хотя каждый догадывался, что случилось что-то недоброе.

В самом деле, над монастырем висела страшная опасность. Стрельцы, сделав в одном месте подкоп, под защитою которого они могли подобраться под самую стену, и протащив туда до десяти лестниц, ночью приставили эти лестницы и, пользуясь сном часового в этом месте, полезли на стену. Так как лестницы приставлены были одна бок о бок к другой, тесно, чтобы на одном этом пункте сосредоточить силу нападения и стойко выдержать сопротивление на стене, в случае если монастырь вовремя проснется, то казалось, что на стену взбиралась сплошная масса людей, сверкавших в темноте бердышами. Монастырь был на краю гибели. Уже верхние стрельцы, во главе которых взбирался старый Чертоус, почти касались верхушки стены. В монастыре была мертвая тишина. Все спало.

Не спал один человек: это был Спиря-юродивый. Из своей подземной засады, из «печерушки», он высмотрел, что враги подкопались под самую стену. Он видел, что готовится что-то. Когда он из своей засады, напугав стрельцов словами «Я, Спиридон Иванов, сын Хилков, здесь», пробрался в монастырь и оттуда на стену, он увидел, что лестницы были уже приставлены, а стрельцы взбирались по ним. Выждав, чтобы они подобрались выше, он разбудил часового, стоявшего у вестовой пушки, и, велев ему приложить фитиль к затравке, остановился у самого края стены.

Пушка грянула... Дрогнули лестницы, сверху донизу покрытые стрельцами, и стрельцы дрогнули. Подняв головы, они, при свете северной весенней ночи, с ужасом увидели наверху, над самыми их головами, страшного человека с черепом в руках...

– Я, Спиридон Иванов, сын Хилков, здесь, а вот женина голова! – раздался знакомый стрельцам голос, который еще недавно привел их в ужас.

Вслед за возгласом сухой костяк черепа с треском ударился о голову Чертоуса.

– Ох, батюшки! Мертвец! Это он! – И Чертоус навзничь полетел с лестницы.

Быстрый переход