– Гарет, я не лгала! Поверь мне. Я сама не понимаю как, но…

– Нет! Ты снова лжешь! – Гарет оттолкнул умоляюще протянутые к нему руки и грубо схватил ее за подбородок. – Скажи, Анжелика, что ты чувствуешь в моих объятиях? Разве твое тело не кричит от желания слиться с моим? Тебе не хочется, чтобы я прижал тебя к себе, и ласкал, и целовал… Тебе не хочется отдаться мне… заняться со мной любовью… почувствовать, как я войду в тебя… как заполню тебя целиком… как мы превратимся в единое целое?..

– Гарет, пожалуйста. – Анжелику била крупная дрожь. В кристальной глубине серебристых глаз читалась лишь мольба. – Гарет, я так хотела поговорить с тобой, чтобы ты мне поверил. Ты так разгневался… ты, наверное, возненавидел меня. Я чувствовала эту ненависть в каждом твоем взгляде. Но я не хочу, чтобы ты меня ненавидел.

– Чего же ты хочешь, Анжелика? Скажи мне наконец! Наверное, я должен полюбить тебя… братской любовью? – Гарет не удержался от издевательского смеха. – Не выйдет! Зря тратишь время!.. – Неожиданно он подхватил ее и прижал к напряженным, переполненным желанием чреслам. – Это совсем не братская любовь… – прохрипел он. – и тебе в жизни не убедить меня, что я бы не почувствовал, что ты – моя сестра! Нет, милая, ты была и останешься Анжеликой Родриго, моей маленькой шлюхой.

И он стал жадно целовать Анжелику, которая принялась изо всех сил отбиваться и даже пыталась царапаться и кусаться, чтобы обрести свободу. Гарет. ошарашенный столь неистовым отпором, слегка отстранился, но не выпустил свою жертву, пока та не выбилась из сил и не затихла. Ее лицо повлажнело от слез, а в глазах по-прежнему светилась мольба.

– Гарет. пожалуйста, поверь мне! Пожалуйста! Что бы ни написал падре Мануэль, какой бы ни оказалась правда – я не лгала тебе! Видения становятся все более понятными. Я вспоминаю все больше с каждым днем, и я…

– Нет! Ты ничего не вспоминаешь! Ты выдумала все от начала до конца! – Гарет отчаянно затряс головой: он сам испугался не на шутку. – Не проси меня поверить, Анжелика, потому что…

– Тебе придется поверить ей, Гарет. – Оба резко обернулись в ту сторону, откуда внезапно прозвучал голос Джонатана Доусона. – Потому что она говорит правду.

Наступила тишина, и Гарет понял, что спорить далее бесполезно. Он неохотно отпустил Анжелику и скрипнул зубами от ярости: отец тут же обнял ее за плечи и повел прочь. В тот же миг с утроенной силой навалилась давившая усталость. Вяло качая головой, он с сочувствием глянул на отца:

– Па, ты ведешь себя чертовски глупо. Когда придет письмо от священника, ты сам что поймешь, но так и быть, я не стану напоминать, что предупреждал тебя об этом. Дьявольщина – мне не с кем поговорить в этом доме! Никто не желает меня слушать…

Гарет позволил себе на прощание еще раз взглянуть на Анжелику, на залитые слезами щеки, на искусанные в кровь губы. Он поймал ее взгляд и безмолвно взмолился: «Почему, Анжелика?! Я обещал, что стану твоим синим бархатом. Почему ты не хочешь.»

Невнятно пробормотав что-то вроде «доброй ночи», Гарет развернулся и направился к лестнице на второй этаж. Придется потерпеть еще немного, пока он получит возможность до конца объясниться с Анжеликой. Он скажет, что готов стать ее синим бархатом и быть ее опорой и защитой до конца своих дней.