Поднялся он на веранду. А любимая его, нежная, как цветок «женская краса», так и обмерла от испуга. Сердце у нее точно оборвалось, ноги подкосились. Убежала она и спряталась позади сёдзи. Долго не могла она прийти в себя, так поразил ее неожиданный испуг. Словно в осеннюю ночь привиделся ей страшный сон, словно витает она где-то в пустоте неба...

Понемногу очнувшись, стала она горько жаловаться служанке своей Надэсико:

— Ах, как страшен этот человек своим упорством! Каким чудом разыскал он меня здесь! В столице множество мужчин. Надо же было случиться тому, что пленился мною, так сильно полюбил меня грязный, черный, неотесанный мужлан. Какая насмешка судьбы!

Вдруг прибежали сторожа и подняли шум:

— Кто-то чужой пробрался сюда. Псы залаяли...

«Ах, новая беда! — подумала девушка. — Его убьют из-за меня. А ведь и без того женщина — существо грешное, суждены ей «пять преград» и «три послушания».

И слезы полились у нее ручьями.

— Ну что ж, если он проведет здесь одну только ночь, а с рассветом уйдет, то в этом нет большой беды. Постели для него старую циновку,— распорядилась Дзидзю. А служанка сказала Таро Лежебоке:

— Как рассветет, уходи потихоньку, пока люди тебя не приметили.

И постелила ему в уголку за дверью циновку с узорной каймой. Никогда ему еще не доводилось видеть такой нарядной циновки. Уселся на нее Таро Лежебока и думает:

«Измучился я, бегая по всему городу, из сил выбился... Ах, поскорей дали бы мне поесть. Но что они принесут мне? Если каштаны, то ведь их надо сначала поджарить. Лучше бы хурму, груши или моти, их можно сразу есть, не дожидаясь ни минуточки. А если поднесут вина? Я мог бы выпить четырнадцать, пятнадцать чарок, а то и шестнадцать, семнадцать, восемнадцать... Ах, да не все ли равно, лишь бы скорей...»

Так ожидал он, теряясь в догадках, и вдруг несут ему в «бородатой корзине» всякие плоды: каштаны, хурму, дикие груши, а в придачу к ним соль и нож.

Увидел это Таро Лежебока и воскликнул:

— О, недобрый знак! Надлежало бы эти плоды поднести, разложив их на подносе или обернув в белую бумагу. А они лежат навалом в простой корзине, точно корм для коня или быка. Как это горько! Но здесь скрывается тайный намек. Верно, хочет она сказать: «В простую деревенскую корзину насыпаны простые плоды. Так и ты недостоин моей красоты: колюч, словно каштан, дик, словно дикая груша...» А если лежат здесь разные эти плоды без разбора, так это значит, что не подходим мы друг к другу, незачем нам сочетаться узами любви. Но почему положены вместе хурма и соль? Верно, велит она, чтоб я соединил их в песне. И он произнес:

Услышала это девушка и сказала:

— Какое нежное у тебя сердце! Словно чистый лотос в мутном пруду, как будто золото в грубой обертке из плетеной соломы... Вот возьми! — подала ему листов десять чистой бумаги.

«Что это значит? — подумал он.— Одни чистые листки! Неужели хочет она, чтобы ответил я на письмо, в котором ничего не написано?»

Услышав это, девушка воскликнула:

— Ты победил! Вот возьми и надень на себя.

С этими словами она вручила ему парадную накидку, широкие шаровары, шапку и меч. Таро Лежебока очень обрадовался:

— Вот счастье так счастье!

И драгоценные одежды, унаследованные девушкой еще от предков, он накрутил на свою бамбуковую палку.

— Накидку мне, наверно, дали надеть на сегодняшний вечер, а я завтра в нее наряжусь. Не треплите ее, псы, не украдите, воры! — и засунул накидку под веранду. Потом захотел он надеть шаровары, а что это такое, не знает. То на голову наденет, то на плечи накинет, бьется с ними, мучится, а никак не сладит. Наконец служанка помогла ему надеть шаровары.