На оборотной стороне афиши была мелкими буквами целиком напечатана ода Шиллера. Андрей Кириллович медленно ее прочел. «А не то чтобы отменнейшие были стихи, хоть они и Шиллеровы», - подумал он. Его неодобрение, впрочем, относилось к мыслям стихов, а не к их форме: форма была бойкая и в самом деле веселила душу. Но Разумовскому было не до веселья. Разговор с Дюпором пробудил в нем тоску и горько-насмешливое настроение. В стихах говорилось о любимой женщине, - Андрею Кирилловичу шел восьмой десяток. Говорилось о друзьях и дружбе, - у него близких друзей не было. «Ишь какие весельчаки, - бормотал он. - Все радость да радость...» «"Auf des Glaubens Sonnenberge, sieht man Ihre Fahnen weh'n..." - C'est curieux, je ne vois pas les drapeaux, - подумал Разумовский, перейдя в мыслях на французский язык, для иронии более пригодный. - "Durch den Riss gesprengter Saerge sie im Chor der Engel steht..." - Ça c'est fort par exemple, la joie а travers le fente des cercueils... - "Götter kann man nicht vergelten, Schön ist Ihnen gleich zu sein..." - Андрей Кириллович не чувствовал себя равным богам. - Je n'y puis rien... - "Unser Schuldbuch sei vernichtet..." - Ça oui, les dettes j'en ai pour plusieurs millions... -"Richtet Gott wie wir gerichtet..." - Si la justice divine ne vaut pas mieux que la nôtre!.. - "Freude sprudelt in Pokalen in der Traube goldnen Blut, Trinken Sanftmut Kannibalen..." - Tiens, les cannibales sont de la fête!.. Non, décidément, la poésie allemande et moi...» Взрыв аплодисментов прервал размышления Андрея Кирилловича. Бетховен выходил на эстраду. «Господи, как он изменился!»

Дирижер, низко поклонившись публике, поднялся на свое место. Бетховен кивнул головой, сердито отвернулся и стал рядом с дирижером. Гул в зале затих совершенно.

При первых звуках музыки насмешливое настроение оставило Андрея Кирилловича. «Что же это такое? - думал он. - Так вот она, радость!.. Mais ce n'est pas la musique qu'il decompose, c'est la vie... Oui, c'est le chaos... Ténébres et désolation... Le triomphe de la mort...»

- Понравилось вам, князь? - спросил Дюпор, впорхнувший снова в ложу, как только оркестр перестал играть. - Правда, хорошо?

Он с удивлением смотрел на измученное лицо Разумовского.

- По-моему, тема финала могла бы послужить для балета. Очень похожая фраза есть в прелестном старинном гросфатере. - Дюпор вполголоса пропел тему радости и пропел так, что в самом деле вышло похоже на гросфатер. - Чудесная фраза!

- За радостью я обращусь к «Севильскому цирюльнику», - сказал не сразу Разумовский. Он встал и снова сел. - Подождем, пока схлынет толпа в коридоре, - рассеянно сказал он, видимо, погруженный в свои мысли.

- Знатоки говорят, что в симфонии нарушены все законы музыки... Вы этого не думаете, князь?

- Нет, я этого не думаю... А если и нарушены, то беспокоиться нам нечего: значит, он создал новые, - ответил Андрей Кириллович. Он чувствовал потребность высказать свои мысли о симфонии, но Дюпор был явно неподходящим слушателем.

- Так вы говорите, это радость? - сказал Разумовский. - Не знаю. Ничего мрачнее и страшнее, чем первые две части этой симфонии, я отроду не слышал... Вторая часть вдобавок издевательская... Это - торжество зла, преступление, злодеяние, что хотите, только не радость! Нет, это дьявольская музыка!

- Почему дьявольская? - недоверчиво спросил Дюпор.