Чтение продолжалось тридцать пять минут - писательница все-таки имела совесть. Окончив, она захлопнула папку и с милой улыбкой наклонила голову. Раздались рукоплескания. Месье Изабе, перегнувшись в кресле, поцеловал писательнице ручку и с восторженным выражением на своем добром старческом лице сказал ей что-то очень приятное. Другие гости тоже говорили комплименты. Фульд требовал, чтоб новелла была возможно скорее напечатана, и посоветовал обратиться в «Revue des Deux Mondes», но пожалел об этом совете, так как архитектор тотчас попросил дать рекомендательное письмо к редактору. Фульд обещал горячо отрекомендовать новеллу устно.

- Ей важно было передать дух средневековья, - пояснял архитектор. - Вы понимаете, дух...

- И он передан чудесно, - любезно подтвердил сенатор.

Затем все перешли в столовую. Вечер был нескучный. Общей беседы не было, но по группам разговор не умолкал.

- Я все-таки хотел бы знать, что именно вы желали сказать своей превосходной новеллой? - озабоченно спросил месье Изабе, подавая романистке тарелку с куском торта. Месье Изабе чувствовал, что романистка ждет и серьезного обсуждения новеллы.

- Ей, собственно, важно было передать дух... - начал архитектор, но романистка тотчас его перебила:

- Меня интересовал образ совершенного злодея, человека без всяких нравственных устоев, - сказала она и покраснела. - Для этого я и удалилась в глубь веков.

Месье Изабе изобразил на лице полное удовлетворение.

- Теперь я понимаю.

- Это чрезвычайно интересно, - сказал Фульд, - но что вы считаете основным признаком злодеяния?

- Основным признаком?.. Разумеется, вред, приносимый обществу.

- Это верно, - подтвердил сенатор. - Преступно то, что вредит обществу.

Фульд немного поспорил, преимущественно обращаясь к Пайве. Он доказывал, что настоящие злодеи - дело прошлого, больше их никогда не будет. Дамы с сожалением соглашались. Только Пайва упорно молчала и улыбалась все презрительнее. Романистка отвечала очень бойко. Архитектор в очках сиял от гордости. Спор у буфета продолжался минут пять. По мнению месье Изабе, этого было совершенно достаточно, тем более что на тарелках уже почти не оставалось бутербродов и пирожных. Гости были переведены назад в гостиную и там разбились на группы. Прежнего стеснения не было. Фульд опять оказался рядом с Пайвой и уже переходил в словесное наступление: он не любил терять даром время, а это дело безнадежным не считал. Хозяйка говорила с мужем писательницы. Барышни занимали сенатора. Мадемуазель Генриетта показала ему великолепный дагерровский аппарат, полученный ею от отца в подарок ко дню рождения. Аппаратом неожиданно заинтересовалась и Пайва, - сенатор, как перышко, поднял и перенес ящик, хоть аппарат был чрезвычайно тяжелый.

Мадемуазель Генриетта, робея, объясняла маркизе устройство дагерровского аппарата, вынула из ящика прямоугольную камеру-обскуру с поднимающейся крышкой, йодную коробку с выдвижной пластинкой, хорошенький домик для ртути с термометром и со спиртовой лампочкой внизу. Набравшись храбрости, она предложила маркизе как-нибудь, при случае, ее снять. Но Пайва решительно отказалась.

- Это слишком утомительно, - сказала она, - ведь, кажется, надо сидеть неподвижно минут двадцать?

- О нет! Лишь бы платье было не белое, тогда в солнечный день на террасе десяти минут совершенно достаточно.

- Все равно... Это тоже превышает мои силы.

По просьбе писательницы месье Изабе показал свою коллекцию миниатюр. Вокруг него столпились гости, любуясь чудесными портретами. Месье Изабе со вздохом называл имена -все эти люди давно умерли.

- Это бедный римский король... Это герцогиня Ангулемская... Это княгиня Волконская, русская... Я ее писал в Вене, на конгрессе.