— Ну, выпьешь и один. Или сбережешь да остатки с кем-нибудь допьете, — махнул рукой Акундинов. — Я ведь по делу. Ну, выпьем вначале. За встречу да за чин мой новый.

Выпили. Василий и Людмила заработали ложками, наворачивая оставшиеся от обеда щи, а Тимоха захрустел огурцом.

— Ну так вот, такое вот дело, — принялся объяснять Акундинов. — Ты ведь помнишь, что у батьки-то моего, царствие ему небесное, лавчонка суконная была?

— Ну, помню, — кивнул Шпилькин. — Как сейчас помню — была она у церквы деревянной, у Апостола Андрея. Вместе с церковью потом и сгорела. Церкву-то новую при мне еще из камня строить стали.

— Вот-вот, — прервал Тимофей воспоминания друга-земляка. — Держал он лавку, пока в стрельцах-то был, а лавка-то возьми да и сгори. А батька после того, как тати его изувечили, при владычном дворе жил. Помнишь ведь, из милости нас взяли?

— Ну почему же так — из милости-то? — примирительно сказал Василий, понимавший, что для Тимофея это не очень-то приятные воспоминания. — А может, владыка-то тебя уже сразу, пока ты мальцом еще был, в зятья решил взять? Батьку-то он как будущего родственника к себе во двор и взял. Ты же парень-то грамотный. Не зря же сам воевода Лыков тебя азбуке учил. Значит, глянулся ты и воеводе, и владыке. А уж архиепископ-то наш Варлаам был силен! Может, был бы он жив, так и стал бы сейчас митрополитом, а то и патриархом!

— Ну, патриархом, положим, Варлаам бы не стал, — уточнил Акундинов, знавший церковные правила и обычаи гораздо лучше друга. — Он ведь до того, как в монахи-то постричься, женатым был. А тех, кто был женат, в митрополиты да в патриархи не ставят.

— Ну, архиепископ-то тоже! Да и батька-то не приживалом был каким-нибудь взят, а старшим дворовым.

— Да чего уж там, — махнул рукой Тимофей. — Дело-то давнее. Но вот оказалось, что у батьки-то какие-то дела были с купцами аглицкими, что из Архангельска в Москву товары везли. И вроде бы давал он им деньги, чтобы сукно ему в лавку привезли. А англичанин тот, кому батька деньги отдал, то ли заболел, то ли помер. Сукно он нам не привез, а деньги, стало быть, пропали…

— Может, еще по одной? — предложила зарозовевшая Людмила, ласково поглядывая на мужиков.

— А что — баба, а дело говорит, — крякнул обрадовавшийся Шпилькин, не понимающий: при чем тут Демид Акундинов да аглицкое сукно?

Выпив, Тимофей продолжил рассказ:

— Так вот, передал мне человек один из гостиной сотни, что у англичанина-то сын остался. Раньше-то совсем малой был. А вырос, записи отцовы посмотрел — и хочет он со мной рассчитаться. Либо — сукном, либо — ефимками.

— Ишь ты, — поразилась Людка, — как в быличке какой…

— Ну при чем тут быличка-то? — рассудительно заметил муж. — Просто в Англии-то народ честный живет, а не то что наши воры. Наши-то купчины за отцовы-то долги хрен с редькой рассчитались бы…

— Ну, не скажи, — возмутилась супруга. — Помню, как тятенька мой за потраву, что его отец помещику Алексееву нанес, пять годов платил.

— Ну, так то помещику. Попробовал бы не платить, так и сам и дети его холопами бы стали! — засмеялся Василий.

— Чего это холопами? — завелась слегка пьяненькая Людка. — Мы всю жизнь посадскими были. У батьки-то моего своя катавальня была. Да в наших валенках вся Вологда ходила!

Тимофей, терпеливо выждав, пока супруги не закончат спор, вернулся к повествованию:

— Стало быть, англичанин не сегодня завтра на Москве будет да ко мне придет.