|
Подвел глаза, подчеркнул ресницы – как всегда – несколько точных взмахов кисточкой… Глянув напоследок в зеркало, он несколько раз провел пуховкой по щекам, заметно побледневшим, осунувшимся; он слегка нахмурился, обнаружив этот изъян, хотя благородная бледность нисколько его не портила, а напротив, подчёркивала изящество образа – облаченный в белоснежную вышитую сорочку с широкими рукавами, хрупкий, тоненький, с огромными, в пол лица, зелёными глазами он казался сошедшим с картинки, изображающей прелестного малокровного принца какой-нибудь древней вымирающей династии.
В отделанном бархатом ритуальном футляре всё еще лежало два тюльпана – чёрный и алый.
Завидев Онки издалека, Саймон замедлил шаг; у него оставалось всего несколько минут, чтобы принять самое главное в его жизни решение, и он никак не мог принять его. Обиды и желания боролись в нем, бились, точно птицы в воздухе, сердечко трепыхалось под нарядной рубашкой, предвкушение скорой развязки пробегало по позвоночнику, как по клавишам рояля, быстрыми холодными пальцами. Саймон зажмурился. «Досчитаю до пяти и решу…»
Он стоял, притаившись за деревом в нескольких шагах от Онки. Внезапно у неё зазвонил мобильный. Она ответила, и Саймон стал невольно прислушиваться к тому, что говорилось, слов он не мог разобрать, но судя по всему Онки энергично, горячо доказывала кому-то что-то, и в этот момент для неё на свете не существовало ничего, кроме собеседника на другом конце волны, несущей сквозь пространство сигнал связи – Саймон готов был поручиться, что появись он сейчас из-за дерева, она бы отмахнулась от него как от мухи, настороженно прислушиваясь к голосу в трубке…
«С таким соперником как работа тягаться бессмысленно, – решил Саймон, – и если я сейчас отвечу согласием, то эта напрасная и кровопролитная война станет моей жизнью; супруги трудоголичек обречены на унылое существование – целый день сидеть и ждать, когда она придёт, озабоченная, хмурая, со своими далёкими мыслями, в первом часу ночи, и бросит, точно крысе крошку, усталую скупую ласку…»
Он быстро извлёк из футляра один цветок, и, спрятав его за пазухой, покинул своё укрытие. Онки уже повесила трубку, но еще не замечала юношу, находясь под впечатлением разговора.
– Здравствуй, – сказал Саймон, протягивая ей футляр. Теперь он уже не сомневался. Лицо его было непроницаемо.
– Здравствуй, – ответила она на автомате, точно отбросила назад лёгкий мячик в игре, заметно было, что ей трудно сосредоточиться на происходящем, – ты принёс мне ответ?
Онки спросила так, словно не видела протянутого футляра, риторически, рассеянным тоном. Она всё еще возвращалась к Саймону из своего мира, постепенно, неторопливо, и гордость его была задета.
– Извини, – сказала она, – там неприятности просто у девочек…
– А почему меня должно это волновать? – спросил юноша с вызовом, – у нас помолвка, а ты думаешь о каких-то совершенно чужих людях!
– Я должна о них думать, маленький эгоист, – сказала Онки со спокойной улыбкой, принимая у него из рук футляр, – где, кстати, свидетели? Без них же нельзя открывать…
– Мы не позвали.
– Не беда, – воскликнула Онки весело, – найдём.
На скамеечке в аллее сидело несколько воспитанников.
– Вы нам не поможете? – спросила она приветливо, – каждому достанется по бокалу сладкого шампанского!
Подростки, три девушки и два юноши, заметно воодушевились. |
