|
Эта принцесса безнадежно любила Пауля, стала его женой, но не сумела стать подругой, а теперь живет только ради детей, которых родила Паулю его фрименская наложница Чани. Первой заговорила Джессика. — Где мои внуки? — В сиетче Табр. — Я понимаю, здесь слишком опасно. Ирулан позволила себе едва заметный кивок. Она видела перепалку между Джессикой и Алией, но истолковала ее так, как ей накануне говорила регентша: «Джессика вернулась в лоно Общины Сестер, а мы обе знаем, что у Сестер есть планы касательно детей Пауля». Ирулан никогда не была истинным адептом Бене Гессерит — ее больше ценили только за то, что она — дочь Шаддама Четвертого, слишком гордая, чтобы выставлять напоказ свои способности. Вот и теперь она выбрала поведение, которое никак не подчеркивало ее подготовку. — В самом деле, Джессика, — сказала Ирулан, — надо было все же проконсультироваться предварительно с Императорским Советом. — Мне следует думать, что вы не доверяете Стилгару? — спросила Джессика. Ирулан хватило мудрости понять, что этот вопрос не требует ответа. Она была страшно рада, что священники, не сумев сдержать верноподданнического нетерпения, ринулись к госпоже. Ирулан переглянулась с Алией, подумав: Джессика, как всегда, спесива и уверена в себе! Аксиома Бене Гессерит на эту тему гласила: «Высокомерие годится только на то, чтобы возвести крепостную стену, за которой прячутся сомнения и страх». Истинно ли это в отношении Джессики? Конечно, нет. Значит, это просто поза. Но с какой целью она это делает? Вопрос очень беспокоил Ирулан. Священники с шумом завладели матерью Муад'Диба. Некоторые хватали ее за руки, другие низко кланялись, почтительно произнося слова приветствия. Наконец, главные священники — по принципу «первые да станут последними» — с заученными улыбками стали говорить Пресвятой Преподобной Матери, что официальная церемония Просветления состоится в Убежище — старой цитадели, построенной Паулем. Джессика посмотрела на двоих священников и нашла их отталкивающими. Одного звали Джавид — это был молодой человек с угрюмым лицом и круглыми, детскими щеками, в затененных, глубоко посаженных глазах таилась подозрительность. Второго звали Зебаталеф, то был второй сын наиба, которого когда-то знавала Джессика, о чем он не преминул ей сообщить. Этого было просто вычислить: веселье в соединении с беспощадностью, худое аскетическое лицо, заросшее светлой бородой, глаза выдают тайное волнение и большие знания. Джавид был гораздо опаснее — муж Совета, обладавший магнетической силой, но одновременно — Джессика не могла подобрать более подходящего слова — отталкивающий. У него был странный акцент, Джавид говорил с сильным фрименским выговором, словно священник был выходцем из какого-то немыслимого захолустья. — Скажи мне, Джавид, — спросила Джессика, — откуда ты? — Я простой фримен, сын Пустыни, — ответил священник — каждое слово выдавало лживость этого утверждения. Зебаталеф вмешался в разговор с напористой и почти шутовской вежливостью. — Нам есть что вспомнить, госпожа. Я был одним из первых, вы знаете, кто познал святость и высокое предназначение миссии вашего сына. — Но вы, насколько я помню, не были его федайкином, — ответила Джессика. — Нет, госпожа. Я занимался более философским делом — изучал богословие, чтобы стать священником. И тем спасал свою шкуру , подумала его собеседница. — Нас ждут в Убежище, — напомнил Джавид. Заданный все с тем же странным акцентом вопрос требовал ответа. — Кто нас ждет? — Совет Веры — все те, кто хранит светлое имя и деяния вашего святого сына, — сказал Джавид. Джессика оглянулась через плечо, увидела, как Алия улыбается Джавиду, и спросила: — Этот человек — один из твоих поверенных, дочь моя? Алия кивнула. |
