На южной окраине Старого Города, в небогатых кварталах, есть улица — короткая и извилистая. Небольшие дома тесно прижимаются друг к другу, нависают над мостовой разномастными балкончиками. Блеклые стены и мутные окна словно припорошены пылью забвения — даже солнце не желает отражаться в тусклых витринах лавок. На этой улице всегда пустынно, разве что забредет случайный прохожий, взглянет на вывески и поспешит убраться.

Время от времени на улице Ткачей, в народе прозываемой улицей Ловкачей, появляются и иные прохожие. Пряча лица и кутаясь в длинные плащи, сюда приходят шеры и бие, военные и чиновники, игроки и добропорядочные горожане, не желающие посвящать в свои проблемы магистрат и королевский суд. Обо всем, что касается контрабанды и редких вещиц из коллекции соседа, гоблиновой травки и фальшивых бриллиантов, подпольных игральных домов и незаконной работорговли — и, разумеется, быстрого и надежного устранения неких лиц за некую, весьма значительную сумму — можно договориться на улице Ловкачей. Если знать, куда зайти и что сказать. Правда, не все, ступившие на узкую и кривую улочку, выходят с нее целыми и невредимыми. Но не потому, что здесь обитают грабители и убийцы — напротив, тут никогда не нападают на случайных прохожих, и даже маленький ребенок может пройти улицу из конца в конец, подкидывая на ладошке золотой империал.

Небогатый торговец, одетый пестро и безвкусно, не прятал лица. С любопытством разини он разглядывал облупившуюся штукатурку, отвалившуюся местами мозаику и выщербленные булыжники мостовой. Его внимание привлекла одна из мануфактурных лавок: окна её закрывались обшарпанными ставнями, дверь выглядела так, будто прикоснись к ней — развалится, покосившаяся и покорёженная вывеска изображала не то ткацкий станок, не то кузнечный горн — похоже, художник никогда не видел ни того, ни другого. В целом, вид лавка имела такой, что ни один покупатель в здравом уме не сунется.

Румяный толстячок, кивнув сам себе, толкнул дверь. Вместо мерзкого скрипа — что вполне соответствовало бы виду рассохшейся деревяшки — раздался глухой звяк треснутого колокольчика. После залитой солнцем улицы в передней комнате было темно, но толстячка это не смутило. Он направился мимо заваленных барахлом полок и прилавков прямиком к конторке, освещенной одинокой фейской грушей в стеклянном шаре.

— Приветствую, бие Махшур. Как ваше драгоценное здоровье? — глуповато улыбнулся толстячок.

Среднего возраста мужчина за конторкой мало походил на торговца мануфактурой. Скорее на матерого пирата. Его левую бровь и висок наискось пересекал старый шрам, чуть приподнимая уголок глаза и придавая лицу удивленно-ехидное выражение, в длинной косице седых прядей было больше, чем черных, кисть левой руки заменял протез гномьей работы.

Достопочтенный Махшур никогда не отличался приятным характером, а с тех пор, как потерял руку и сменил работу убийцы на должность помощника главы Гильдии, стал исключительно въедливым и язвительным занудой. Что оказалось кстати для его новых обязанностей — держать в ежовых рукавицах воровскую братию.

— Здравствуйте, уважаемый. — Махшур встал и поклонился: этого гостя он узнавал в любом обличье. — Я доложу о вас…

— Не утруждайтесь, любезный.

Махнув рукой, словно отодвигая незначительную мелочь, гость прошел через незаметную дверцу во внутренние комнаты. Проводив его немигающим змеиным взглядом, Махшур вернулся к толстой бухгалтерской книге.

Половица перед дверью заскрипела, предупреждая о посетителе.

Как всегда, без доклада, как всегда, в новой личине. Как всегда, с диковинным заказом. Привычки этого гостя — единственного, кто не только знал главу Гильдии в лицо, но и позволял себе входить в любые двери без стука — Мастер выучил давно и прочно.