Я вежливо кланяюсь Афине Палладе.

— Путь свободен, — говорю я.

Она смотрит вслед бегущим.

— Я знаю тебя всего пару часов, — говорит она. — И тем не менее хочу сказать, что если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, то рискуешь нажить себе немало врагов.

— Меня, по крайней мере, пока что не судили за применение насилия, — отвечаю я, — в отличие от некоторых.

— Тебе всего двадцать один, — говорит она. — Доживи до моих лет.

Мы входим в автобус. За водительским сиденьем перегородка с дверью, и когда мы её открываем, становится ясно, что если вы собираетесь отправиться на экскурсию по городу на этом автобусе, то это будет довольно-таки бюджетный вариант — все окна затемнены, все сиденья убраны. Вместо них всё набито аппаратурой, тут с полсотни телевизионных экранов и мониторов, перед ними на конторских стульях сидят четыре человека в наушниках с микрофонами, они поглощены работой, никто не оборачивается, когда мы проходим мимо.

В середине салона наверх уходит узкая винтовая лестница, и, поднявшись по ней, мы видим такую же картину — здесь тоже сидит четвёрка напряжённо работающих людей, но верхний этаж разгорожен пополам переборкой с широкой дверью. Я открываю её без стука.

Отсек, в котором мы оказываемся, полностью компенсирует затемнение остальной части автобуса — окна здесь от пола до потолка, стёкла ещё и в крыше, и они здесь, похоже, односторонние, потому что снаружи ничего не видно, а находясь внутри, чувствуешь себя, как в большом аквариуме.

Человек, который тут удобно устроился — Альберт Винглад, это я сразу понимаю. Анафлабия попала в самую точку, он действительно кардинал, или, может быть, даже Папа Римский, потому что ведь у кардиналов всегда есть кто-то выше их, а этот человек держит себя так, словно он может встать и начать действовать, не ударившись ни обо что головой — если вы понимаете, что я имею в виду.

Правда, встать и начать действовать для него, должно быть, не просто — размерами он с премированную свиноматку с ярмарки домашних животных Финё. Нет никаких оснований полагать, что лишние килограммы достались ему даром, тут пришлось потрудиться, и ясно, что к такой работе он готов: на столе перед ним самый большой пакет с бутербродами из всех, какие мне когда-либо доводилось видеть. Он как раз его разворачивает, одновременно разглядывая нас. В пакете не меньше двадцати бутербродов, и на них толстый слой всякой всячины.

Он следит за моим взглядом.

— Я вешу сто шестьдесят, — сообщает он мне. — Моя цель — сто восемьдесят.

— Не сомневаюсь, вы справитесь, — говорю я.

— Еда — это утешение, — продолжает он. — Особенно после знакомства с вашей семейкой.

Более бестактный человек, чем я, ответил бы на это, что двух поколений нашей семьи недостаточно, чтобы накопить такой вес, но я молчу — ведь я вырос в доме священника.

Я кладу флэшку с видеозаписями перед ним и пишу на листке бумаги номер чёрного автомобиля.

— Тильте, мою старшую сестру, похитили, — говорю я. — Час назад, в машине вот с этим номером. Это первое. Второе: четыре человека, трое мужчин и женщина, собираются взорвать драгоценности на выставке Великого Синода. На флэшке видео- и звуковой файл, там в течение полутора минут можно увидеть их при слабом освещении.

Наверное, он нажал на какую-то кнопку, входит женщина, она лет на тридцать моложе его, но обладает всеми необходимыми качествами, чтобы после него взойти на папский престол. Взяв мои записи и флэшку, она исчезает.

Мы с Афиной садимся. Альберт Винглад рассматривает нас. Может быть, он наслаждается зрелищем. Может быть, размышляет.