Ингеборг никогда бы себя так не повела, как Каролина. Сначала совсем забыть о нашей семье, а потом забрасывать ничего не значащими открытками!..

Как-то в пятницу, в начале декабря, я была дома у Ингеборг. На чердаке дома, где она жила, была каморка, которую нам разрешили использовать для наших благотворительных целей. Мы называли ее штаб-квартирой. Сюда мы стаскивали все, что Ингеборг удавалось раздобыть. Частью это были непригодные вещи, мы откладывали их в сторону и только что разобрались с последней рождественской посылкой. Большой ящик стоял готовый к отправке. Нужно было успеть до того, как все ринутся посылать подарки. Ингеборг сказала, что займется этим сама. Как правило, мы помогали друг другу и ходили на товарную станцию вместе. Но в этот раз она заявила, что я не понадоблюсь. Ей помогут родственники. Она настаивала на этом. Я могу совершенно не беспокоиться.

Уже потом я припомнила, что в тот вечер она вела себя как-то иначе. Когда я собралась домой, она пошла меня провожать. В этом не было ничего необычного. Но теперь она вдруг взяла меня под руку, крепко сжала ее и не отпускала всю дорогу. Мне подумалось, это должно что-то значить. Но, поскольку в остальном все было как всегда, я не стала об этом размышлять.

Я помню, мне показалось, что она серьезней обычного. Торжественней, что ли. Как всегда, дойдя до крепостного моста, мы остановились попрощаться. Сняли варежки, и она взяла мои ладони в свои. Это был наш ритуал.

– Черный! – сказала Ингеборг.

– Черный! – повторила я.

Это означало, что мы обещаем сдержать слово и быть на конфирмации в черных платьях.

Она торопливо поцеловала меня в щеку и побежала домой.

Я даже не оглянулась, чтобы посмотреть ей вслед.

Я ничегошеньки не заподозрила.

Когда на следующий день я пришла на урок катехизиса, ее в классе не оказалось, и учитель коротко сообщил нам, что Ингеборг на занятиях больше не будет: она уехала домой, в Портланд.

Это было непостижимо. Как гром среди ясного неба.

Лишь спустя несколько дней я нашла в своей парте маленький запечатанный конверт. Он лежал между страницами географического атласа. Что удивительно – рядом с картой Парижа – из всех возможных стран и городов! В конверте было письмо от Ингеборг, написанное, судя по всему, второпях.

Эти несколько строчек – на случай, если сегодня вечером, когда мы увидимся, мужество мне изменит. Я должна сказать тебе, что уезжаю домой, в Вестерботтен. Сейчас я в таком же замешательстве и недоумении, в каком, наверное, будешь и ты, когда узнаешь об этом. Но на то не моя воля, а Божья. Не будь я убеждена в этом, я бы ни за что не подчинилась – ведь ты это знаешь, правда?

Большего я не могу тебе сказать. Мне горько оттого, что приходится покидать тебя без объяснений. Но это не значит, что я с тобой расстаюсь, ты не должна так думать. Я навсегда останусь твоей подругой и знаю, что ты всегда будешь моей. Вверим же наши судьбы Господу.

Письма я писать не люблю, поэтому и не обещаю, что буду это делать.

Да благословит тебя Господь.

Прощай и будь счастлива.

Навеки преданная тебе подруга,

Ингеборг».

Но, как ни странно, я могла думать о ней без горечи. Я поверила в ее слова о том, что мы не расстаемся. Между нами образовалась как бы тайная связь. Словно в то время, что мы провели вместе, нам посчастливилось найти волшебный источник, из которого теперь я могла черпать силы.

Я не размышляла о причине, из-за которой она исчезла. На то воля Божья, написала она. Во всяком случае, она так считала. Сама я не поняла ничего, но для меня это было неважно. Божья это воля или нет, главное, что Ингеборг я больше никогда не увижу. Единственное, что я могла сделать, это попытаться жить дальше – так, будто ничего не произошло.