— Зачем же им жить вместе? — воскликнул ксендз сердито. — Пускай она идет в монастырь.

— А кто же туда ее отвезет? — прервал Богунь. — Одна она уйти не может, следовательно, прежде надобно ее украсть. Когда же потом жених привезет ее в монастырь, то не знаю, примут ли ее. А вы знаете молодость, любовь, обстоятельства.

Ксендз заткнул себе уши.

— Оставь меня с этими отягчающими обстоятельствами! — сказал он.

Богунь сел и смотрел: викарий ходил по комнате, по временам повторяя громко:

— Невозможно!

— Итак, на этот раз прощаюсь серьезно, — молвил Богунь, — поручаю вам свою тайну.

Он наклонился к ксендзу, чтоб поцеловать его в плечо, но последний схватил его за руку.

— Повенчаю с одним условием! — воскликнул он.

— Повенчаете? Отец! Благодетель! Говорите же скорее ваше условие!

— Если мне не заплатят за это даже истертой монеты.

Богунь так обрадовался, что едва не упал к ногам викария, и потом обнял его и чуть не пошел танцевать с ним вальс.

— Оставь, сумасшедший! Ведь я духовая особа.

— Вы святой человек! — проговорил Богунь в восторге.

— Стой! Есть еще и другие условия, о которых я едва не позабыл. Во-первых, под карой смертного греха обязываю, чтоб она исповедалась прежде, и, во-вторых, когда это должно совершиться?

— День еще не известен.

— Однако должен быть назначен.

— Дадим знать.

— А в какое время?

— Конечно, ночью и при закрытых дверях. Тотчас после венца молодые уедут на почтовых в Варшаву.

— Но когда же приблизительно?

— На этих днях.

— Следует дать мне знать с утра, — заметил викарий.

— В назначенный день, без всякой записки, без всякого уведомления, пришлю вам с утра на угощение дичи, это и будет условный знак.

Викарий кивнул головой.

— Эх вы, пустые, пустые головы! Никогда, видно, вы не будете умны и серьезны!

— Когда поседеем, отче.

— Но подобные вам головы, кажется…

— Не плешивеют и не седеют! — сказал, засмеявшись, Богунь. — Итак, имею честь кланяться и ухожу, потому что пропасть еще дел.

— А ты должен быть шафером?

Богунь поклонился, поцеловал ксендза и выбежал.

Он спешил сообщить счастливое известие в гостиницу, но не застал Валека. Его это удивило и рассердило немного, потому что Лузинский должен был ожидать его. Он спускался с лестницы в дурном расположении духа, когда попалась ему навстречу улыбавшаяся Ганка. Добряк никогда в жизни не отказывался ни от рюмки вина, ни от женской улыбки. Хотя он был и сердит, и хотя Ганка не отличалась красотой, однако он подошел к ней и начал дразнить.

— Зачем смеешься надо мною, черноглазая негодница? А?

— Потому, что вы ищете пана Лузинского и не найдете, а я знаю, где он.

— Знаешь? Ну, так скажи мне.

— О, нет, нет!.. А какая хорошенькая и молоденькая!..

— Какая хорошенькая? — прервал Богунь. — Где?

— Не выдавайте только меня, — шепнула Ганка, — а хотелось бы мне отомстить ему, чтоб вы застали его с нею. Это такой обманщик, какого и свет не производил.

— А тебя не обманул?

— Меня? Нет, я не таковская.