Изменить размер шрифта - +
Возможно, мне удастся получить пост на Земле и.

— Мне жаль, Экрэм, — ресницы ее бросили тень на нежные щеки. — Земля тоже не подойдет. Я не позволю ему мучиться одному. Дома, среди ему подобных, ему будет легче. — Она не слишком уверенно улыбнулась губернатору и кивнула. — Нам подобных! Думаю, я и сама стосковалась по дому. Навестите нас как-нибудь. — Она старательно подбирала слова. — Я, конечно, выйду замуж. Думаю, вы не будете возражать, если я назову мальчика в вашу честь?

— Что вы, это такая честь, которую не могла бы мне дать Империя, повесь она на мою грудь все возможные награды, — автоматически ответил он.

— Не пройти ли нам в дом? Сейчас как раз время для коктейлей. К тому же, у нас особый случай.

«Что ж, — думал он сквозь щемящую боль, — дивная мечта — приятная гостья, но теперь я свободен от обязанностей хозяина. Я могу расслабиться и насладиться играми в губернаторство, рыцарство, высокородство, лорда-советника, государственного деятеля на покое, пишущего мемуары.

Завтра я должен исследовать местные возможности соседей. В конце концов, средний возраст бывает только раз в жизни!»

 

В Грее царило лето, когда известие достигло Авалона. Сначала было некоторое напряжение — кто может полностью доверять Империи? — Но потом радость взяла свое и вылилась в общее празднество.

Птицы Кристофер Холм и Табита Фалкайн скоро оставили веселье.

Соглашение, церемония, празднество могли подождать.

Они решили, что ночь окончательного мира станет их брачной ночью.

Но у них не было потребности спешить. Это было не в обычаях чоса.

Сначала нужно оставить все заботы позади, иначе они не найдут способ стать единым целым в их мире, их судьбе, их смерти, иначе они не смогут свободно слиться друг с другом.

За северными землями холмы не были еще заселены, хотя растения, чьи семена прибыли с пионерами, давно уже перестали быть чужими. Крис и Тэбби приземлились на закате, чьи красные и золотые лучи сверкали над спокойным морем.

Они разбили лагерь, поели, выпили по маленькому бокалу вина, поцеловались.

Потом рука об руку они пошли по тропинке, ведущей к гряде.

Слева от них густо покрытая травой земля круто обрывалась к воде. Это сверкающее безмолвие, уходящее к горизонту, казалось совсем темным вдали, фиолетовым, почти черным. Среди дремлющих созвездий поднялась вечерняя звезда. Справа от них был лес, наполненный сладковатым запахом сосны.

Теплый ветерок перебирал ветви.

— Айат? — Спросила она однажды.

— Дома, — ответил он.

Его тон и то, как он скользнул губами по ее неясно светлеющим в полутьме волосам, сказало ей: «Я должен исцелить ее, как ты исцеляешь меня, дорогая».

Ее пальцы, тронувшие его щеку, ответили: «К моей радости, которая все растет и растет».

И все же он почувствовал ее невысказанный вопрос. Он подумал, что знает, в чем дело. Он часто поднимался в нем самом, но он — читатель, философ, поэт — мог вопрошать столетия лучше, чем она, чьим даром было понимание настоящего.

Он не побуждал ее к тому, чтобы она произнесла его вслух. Достаточно этого часа — и она будет с ним.

 

Поднималась Моргана, усеянная темными пятнами, и менее яркая, чем раньше, так велики были ее раны. Тэбби остановилась.

— Стоила ли она этого? — Спросила она.

— Война, ты имеешь в виду? — Проговорил он.

— Да. — Она высвободила руку. — Посмотри! Посмотри вокруг: на наш мир, на эти солнца; смерть, увечья, агония, траур, руины, потери — вещи, о которых мы рассказываем своим детям — и все это ради политики.

— Я тоже спрашиваю себя, — признался он.

Быстрый переход