— Ты чего? — хрипло запротестовал тот.

— Выпить хочешь?

Подобный вопрос, заданный гражданину мужского пола, редко влечет за собой ответ отрицательный, и данный случай не стал исключением.

— Хочу, — решительно кивнул бомж, еще не совсем протрезвевший после предыдущей дозы. — Только башлей нет.

— Угощаю, — великодушно сказал Евсеев. — Тащи посуду.

Сорвавшись с места, бомж буквально испарился, а когда материализовался вновь, в руке его были два пластиковых стаканчика.

— Праздник какой? — поинтересовался он, жадно следя за распределением первой порции.

— День рождения, — соврал Евсеев.

— Твой?

— Да хотя бы Бонтемпелли.

— Это кто ж такой? — подивился бомж, любуясь бесцветной жидкостью на дне своей емкости.

— Итальянский писатель, драматург, музыкальный критик и композитор, — пояснил Евсеев, приобретший энциклопедические познания в результате многолетних разгадываний кроссвордов.

— О как!

— Да уж так.

— Тогда за него?

— Поехали, — по-гагарински сказал Евсеев и пригубил едко пахнущую водку.

— Странный ты, — сказал бомж, когда они познакомились и выпили еще по одной.

— Что ж во мне странного?

Евсеев улыбался, а сам на всякий случай примеривался, куда бы лучше ударить, если что пойдет не так.

— Если по одежке судить, то вроде бичуешь, — продолжал рассуждать бомж, медленно жуя кусок булки, выделенной ему для закуски.

— А если не по одежке?

— Тогда на военного похож.

Евсеев рассмеялся, хотя глаза его оставались холодными и изучающими.

— Что ж во мне от военного?

— Выправка. — Бомж принялся загибать свои сизые пальцы с обкусанными ногтями. — Взгляд. Голос. Да много чего.

Евсееву вдруг вспомнился отец, провожавший его в армию. Будучи районным военным комиссаром, он мог бы запросто отмазать сына, но не захотел. Не отдал его и в военное училище.

«Ты должен начать с самого низа, — твердил он. — Рядовым».

«Я не хочу в армию», — отвечал юный Евсеев.

«И ты должен быть готов, — рассуждал отец, пропуская возражения мимо ушей. — Я хочу рассказать о том, что тебя ждет, чтобы ты потом не удивлялся. Там будут над тобой издеваться. Практически все, кроме твоих одногодков и тех, кто придет по призыву позже. Издевательства будут продолжаться, пока ты не потеряешь остатки самоуважения, прежние привычки и нынешние правила приличия. Тебя заставят спать, жрать и… — он поколебался, подыскивая подходящее слово, — и испражняться вместе со множеством других солдат. Вы все будете делать скопом. Вас оденут так, что вы перестанете отличаться друг от друга. Ты сольешься с общей массой, потеряешь всяческую индивидуальность».

«Нет, — возражал Евсеев. — Не потеряю».

Это вызывало у отца лишь усмешку:

«Обязательно потеряешь, сынок. Ты станешь не только говорить и поступать, как другие, но и думать, как они. Тебя не сержант заставит, не комроты. Инстинкт самосохранения».

«А если я не захочу?»

Отец кивнул:

«Никто не хочет. Некоторые даже находят в себе силы и мужество противопоставлять себя стаду».

«И что тогда?»

«Тогда весь огромный армейский механизм принимается последовательно и беспощадно уничтожать непокорного, осмелившегося заявить, что он — личность.