|
Мари рисовала себе склонившуюся перед нею женщину, говорившую: «Только это и правда, графиня». Как жаль, что Ренэ Бертэн не ее горничная, одна на тех горничных, каких можно видеть в старых пьесах. Сегодня вечером, между тем, как субретка расшнуровывала бы ей корсет, графиня сказала бы: «Вот что со мною случилось, Дорнна. Каков ваш совет?» И она слышала прелестную циничную изящную Дорину: «Ваш муж? Графиня… он мало интересуется вами. Он весь ушел в свои дела. Может быть, в свои интрижки. Как знать? Вы успеете подумать о добродетели, когда состаритесь. Дерзайте, если сердце заговорило». Досадно, что Ренэ Бертэн не умеет изящно выражаться. Ее счастье отдает пригородом. Осуществимость вещи всецело зависит от интонации, с которою фраза произносится в уме. А произносится она как в тираде Дорины. И, следовательно, как жаль, что дамы эти не говорили о своих любовниках, если у них есть любовники, оттого что они говорили бы о них тоном, который сделал бы менее тягостным, мучительным положение Мари. Вот почему хорошие театры, особенно Французская Комедия, так полезны для нравственного комфорта неверных жен… Если бы, по крайней мере, Саммеко умел найти более романтичную форму для своего ультиматума! Но торопливость его вульгарно откровенна. Он пристал к Мари, как, может быть, в эту минуту метрдотель, присланный от Потеля и Шабо, пристает к ее горничной в коридоре. К тому же Саммеко почти плешив. Не без некоторого глубокого основания обилие волос ассоциируется с идеей поэзии. Почти плешив и несомненный мещанин. Если счастье Ренэ Бертэн отдает пригородом, любовь Саммеко не пахнет ли немного керосином? Но керосином здесь несет от многих, или же запахами, не более приятными. Если уж к тебе пристает мужчина, предпочла ли бы ты, чтобы им был этот поблекший Жорж Аллори, так дурно говорящий о поэтах, или Бертран, который сопит, покручивая усы, еле вдвинувшись в кресло Директуар своим прикащичьим животом, или этот полковник, немного смахивающий на учителя, увлекающийся пушками и не имеющий ничего общего с гусаром, который галопом несется в атаку? Жизнь, как скупое море, бросает к твоим ногам только жалкие ракушки. Где те гордые, которые кичатся постоянной свободой выбора? Не в моей власти заставить Франсиса Жамма воздыхать на коленях передо мной. Да и он на своих портретах такой бородатый! То-то было бы смешно, если бы эта длинная монашеская борода терлась о мою юбку…
Между тем Саммеко сказал очень тихо, но со всей внушительностью, какую можно вложить в шёпот: — Завтра в одиннадцать я скажу вам адрес по телефону. Постарайтесь сами снять трубку, когда услышите звонок.
XVI ЗАГАДОЧНАЯ ДРУЖБА
Незадолго до полуночи супруги Саммеко распрощались с хозяевами. Садясь в автомобиль, Саммеко сказал шоферу: — Остановитесь на площади Звезды. Жена удивилась: — Вы не домой? — Нет. У меня довольно важное свидание, и конфиденциальное (никому не проболтайтесь), с одним влиятельным журналистом, на поддержку которого мы рассчитываем. — На самой площади? — Нет. Близ Оперы. — Так вы бы меня сперва завезли домой, а потом отправились туда. — Я и так запоздал. И у меня останется очень мало времени для беседы. Он должен вернуться в свою редакцию к часу поступления ночных телеграмм. На площади Звезды, когда его автомобиль умчался в сторону Монсо, он поколебался между такси и фиакром. Но так как времени было достаточно, то сел в фиакр. Решил, что приятно будет проехаться по Елисейским Полям. — Улица Буасси д'Англас. Номера не помню. Я скажу вам, когда увижу дом. Разъезд из театров еще почти не начинался. Цепи газовых рожков освещали огромную и скользкую пустыню, из глубины которой приближались три-четыре огонька, как медленные ракеты. |
