|
Подлог. Подделыватель документов. Слова эти звучат для публики неотразимо. Человек, способный на все. Немного позже есть железнодорожный протокол на перегоне между Блуа и Орлеаном. Отвратительно ясное воспоминание. Пойман с давно просроченным обратным билетом. Несомненное намерение проехать зайцем, отягчаемое предшествующим проступком. Какой козырь против меня, если бы я стал угрожать интересам железнодорожных обществ! Начало статейки: „Г-н Гюро давно, по-видимому, находится не в ладах с железнодорожными обществами…“ Могут ли они найти след этого дела? Разумеется, могут. У них заведен алфавитный перечень… Далее — этот дом свиданий. Маленькая Марселла, не достигшая возрастного ценза. (О, не хватало, может быть, полугода. Столько же, сколько для степени бакалавра.) Сводня мать была, наверное, осведомительницей. Но я там бывал так редко. Наконец — эта история с Бригиттой, которую всего легче эксплуатировать, даже со стороны романтической. Или же мне нужен был бы спокойный цинизм Пьера Лоти: „Вот что со мною случилось в молодости… Сельская идиллия. Не правда ли, это трогательно?“ И женщины сказали бы, что я душка. Но Пьер Лоти не депутат».
Не об угрызениях совести речь. В его глазах ни одна из этих историй не имеет, сама по себе, веса. Гюро боится. Он чувствует врага и свои слабые стороны, открытые врагу. «Я склонен к страху. Не столько из честолюбия, сколько из страха я сдался нефтепромышленникам. Вот этого нет у великого человека. Это пагубная слабость для всякого деятеля… Так ли это? Наполеон, как будто, знал страх; Робеспьер знал страх… Неподкупный». Удручающая сухость его размышлений немного смягчается. Начинается какое-то движение на горизонте души, спешит на выручку какая-то мысль. «Самый лучший ответ. Самая лучшая защита. Против внешнего врага. Или когда тоска на тебя находит. Довод, который всегда заставляет честных людей призадуматься, а сволочь — замолчать: бедность! „Вы обвиняете этого человека? В чем? Во всяком случае — не в продажности. У него нет денег. Он живет в квартире из двух комнат. В палату он ездит на трамвае“. В общественной жизни бедность обладает чудесной нравственной силой. Взять хоть старика Комба, который живет в скромной квартирке, как отставной столоначальник, на улице Клода Бернара. Вот уж кого было бы приятно опорочить! Все перья наемных писак, заботливо очинённые, были наготове. Да, но старик был беден. Что было с ним поделать? Ему достаточно было самому выйти отворить дверь своей квартиры: „Вы ищете миллиарда, нажитого на законе о конгрегациях? Пожалуйте, господа. Едва ли вы здесь найдете его“. А что всегда стесняло Клемансо? Нет доказательств, что он продался Англии, ни даже Корнелиусу Герцу. Согласиться принять деньги на газету не значит, конечно, продаться. Но его роскошный образ жизни! Сотни тысяч франков, которые у него текли сквозь пальцы в ту пору, когда его работа в газете, прилично оплачиваемая, могла бы разве что не дать ему околеть с голоду!» Гюро дает себе слово остаться бедным. Ему не терпится представить себе самому доказательства честности. Не только с целью обезоружить врага. Он хочет ощутить в своей жизни уголок доблести, своего рода собственную часовню, куда человек ходит молиться без свидетелей. «На себя я уже и теперь трачу очень мало. Но мне важно подчинить себя принципиально более умеренному режиму, „с показательной целью“, как говорят в прениях по бюджету. Единственный упрек в роскоши мог бы касаться моей одежды, а также стола. Ну что ж, я могу круглый год носить один и тот же костюм. Нейтрального цвета: темно-серый, например. Два галстука в год. Небольшие рестораны с твердыми ценами на бульваре Сен-Мишель довели бы меня до больницы. Но некоторые дешевые рестораны кормят прилично. Кусок вареного мяса. Антрекот с картофелем. В обществе кучеров и мастеровых. |
