— Не помню, — сказал он осторожно, внимательно разглядывая меня.

Потом он поспешно встал с таким видом, будто привык к самым странным вопросам и его ничем не удивишь.

— Вы не бываете в зубной лечебнице, что в Стршешовицах? — спросил он в свою очередь. — Или в паровой бане? Ваше лицо мне что-то знакомо. А я с водопроводной станции, моя фамилия Рамбоусек…

Он поклонился и пошёл прочь. Не слишком быстро, чтобы не терять достоинства, и не так чтобы медленно, — всё-таки подальше от опасности.

Так что вопрос о кисточке остался пока открытым.

И вот я один — только белая такая статуя стоит невдалеке, может быть, сама Венера. Сижу — а вокруг глубокая тишина, и вечерний свет уже почти сиреневый.

— Хорошо тебе, — сказал я статуе, — ты статуя. А я, девонька, — человек.

«Домой, что ли, пойти, — думаю. — Надо бы выгладить брюки, и партия в шахматы у меня не закончена…»

Я тогда играл в шахматы сам с собой. И тут вспомнился мне почему-то Роберт Яну — как он вёз колясочку.

А вокруг скамейки остался какой-то аромат — травы, деревьев и ещё чего-то. Вроде запаха мёда или вина — не могу я сейчас точно вспомнить, какой это был запах, сладкий или горький. Пожалуй, и сладкий и горький вместе.

А статуя будто многое понимала — это была старая, видавшая виды статуя. Отправился я тогда к трамвайной остановке. Наступил вечер.

Я даже не очень-то всматривался, я и так знал. И даже не удивился. Я, понимаешь ли, сразу увидел, что на другом конце трамвайного островка кто-то стоит.

Может, я даже знал, кто это, и если обернулся в ту сторону, так только затем, чтобы проверить.

Но цвет шапочки мне так и не удалось определить, потому что островок был залит фиолетовым светом.

Так мы и прогуливались по этому островку — будто ждём трамвай. Попросту ждём трамвай, и друг до друга нам дела нет. Посторонние люди…

«Эх, — думаю, — положим, я мог бы сказать ей, что скоро апрель… Пожалуй, этого даже требует вежливость… Ага, придумал: начну ругать беспорядки на транспорте. Это очень просто, и никакого притворства. И она увидит, что я смотрю на жизнь критически…»

Мы разминулись посередине островка, и я опять ничего не сказал. И беспорядки на транспорте были мне безразличны. В тот момент я даже был рад им и только боялся, что трамвай рано или поздно, а придёт. Придёт, позвонит — и уйдёт…

Надо было скорее что-нибудь сказать. Или сделать. Например, загадочно улыбнуться. Можно ведь улыбаться собственным мыслям — это всегда придаёт интерес.

Ничего я не сказал, даже не улыбнулся.

Я вдруг пал духом.

«Ну и ладно, — сказал я себе. — Дома включу радио. Улягусь в постель с книгой, — может быть, даже со стихами… А брюки выглажу завтра. Или отдам их выгладить… Неужели же мне всю жизнь самому гладить брюки?»

И тут подкатил трамвай. Девушка вошла в вагон. А я как будто знал её давно, давно. И трамвайная остановка была в ту минуту, как вокзал.

Она, кажется, угадала всё это, потому что обернулась на миг, на какую-то долю секунды, и — я не ошибся — взглянула на меня.

Трамвай дал звонок и тронулся.

Я смотрел, как он медленно набирает скорость. И вот уже скрылся из глаз — даже огни, даже огни.

«Что ж, пойду домой, доиграю сам с собой партию в шахматы, решил я в конце концов. — Ведь я даже не знаю, какого цвета была её шапочка — красная, синяя, а может быть, вовсе зелёная?»

Я рассказываю тебе историю о том, как люди находят друга, потому что когда-нибудь и ты будешь стоять на трамвайном островке и сгорать от желания с кем-то заговорить.