Изменить размер шрифта - +
Долгорукова, хотя, сказать по правде, он мне очень нравился[17 - Надобно признаться, что и теперь, не между детьми, а между взрослыми, заслуженными литераторами и дилетантами литературы, очень часто происходит точно то же.], особенно стихи «Бедняку», начинающиеся так:

 

         Парфен! Напрасно ты вздыхаешь

         О том, что должен жить в степи,

         Где с горя, скуки изнываешь

         Ты беден – следственно, терпи.

 

         Блаженство даром достаётся

         Таким, как ты, – на небеси;

         А здесь с поклона все дается,

         Ты беден – следственно, терпи! и пр.

 

Потихоньку я выучил лучшие его стихотворения наизусть. Дело доходило иногда до ссоры, но ненадолго: на мировой мы обыкновенно читали наизусть стихи того же князя Долгорукова, под названием «Спор». Речь шла о достоинстве солнца и луны. Я восторженно декламировал похвалы солнцу, а Миницкая повторяла один и тот же стих, которым заканчивался почти каждый куплет: «Всё так, да мне луна милей». Вот как мы это делали:

 

Я

 

         Луч солнца греет и питает;

         Что может быть его светлей?

         Он с неба в руды проникает…

 

Миницкая

 

         Всё так, да мне луна милей.

 

Я

 

         Когда весной оно проглянет

         И верх озолотит полей,

         Всё вдруг цвести, рождаться станет…

 

Миницкая

 

         Всё так, да мне луна милей… и пр. и пр.

 

Потом Миницкая читала последующие куплеты в похвалу луне, а я – окончательные четыре стиха, в которых вполне выражается любезность князя Долгорукова:

 

         Вперёд не спорь, да будь умнее

         И знай, пустая голова,

         Что всякой логики сильнее

         Любезной женщины слова.

 

Из такого чтения выходило что-то драматическое. Я много и усердно хлопотал, передавая мои литературные убеждения, наконец довёл свою противницу до некоторой уступки; она защищала кн. Долгорукова его же стихом и говорила нараспев звучным голоском своим, не заботясь о мере:

 

         Всё так, да Долгорукой мне милей!

 

Долгое отсутствие моего отца, сильно огорчавшее мою мать, заставило Прасковью Ивановну послать к нему на помощь своего главного управляющего Михайлушку, который в то же время считался в Симбирской губернии первым поверенным, ходоком по тяжебным делам: он был лучший ученик нашего слепого Пантелея. Не говоря ни слова моей матери, Прасковья Ивановна написала письмецо к моему отцу и приказала ему сейчас приехать. Отец мой немедленно исполнил приказание и, оставя вместо себя Михайлушку, приехал в Чурасово. Мать обрадовалась, но радость её очень уменьшилась, когда она узнала, что отец приехал по приказанию тётушки.

Быстрый переход