– И что же заставило вас не поверить девушке? – спросил он наконец.

    – Как вы догадались, что я не поверила?

    – Иначе зачем вам ночью бегать по острову?

    – Тьетенкин, – согласилась директриса. – То есть разумно с вашей стороны. Я не до конца поверила девушке. Потому что я просила врача усилить наблюдение за этим ребенком…

    – Сколько ребенку лет?

    – Семнадцать по земному счету. Но мы не знаем, сколько по ее счету.

    – Надо бы раньше выпускать ваших птенчиков на волю! Они застаиваются в гнездышке.

    – О, я вас понимаю! Но есть указание ИнтерГпола задерживать пребывание сирот на Детском острове до последней крайности. Сироты должны быть идентифицированы.

    – Как? – удивился комиссар.

    – Это есть русское слово! – гордо сказала директриса, которой не всегда легко давались очень длинные русские слова.

    – Ну да, конечно, – согласился комиссар. – А я уж было решил, что чукотское.

    Директриса не оценила юмора и продолжала свой рассказ:

    – Рапорт врача сообщил, что душевное состояние Вероники остается напряженным. Что ей свойственны резкие перепады настроений.

    – Может быть, это возрастное? – спросил комиссар.

    – Нет, доктор полагает, что это связано с активным романом. Что он либо существует, либо почти существует.

    – Что говорят воспитанницы?

    – Они буквально заворожены тем, что у Вероники происходит роман с самым настоящим таинственным мертвецом.

    – Они в это верят?

    – Все без исключения!

    – И не шокированы этим?

    – Наоборот, комиссар. У нас особенный контингент сирот. Они чувствуют себя мизерабль.

    – Это по-фински?

    – Нет, это название романа французского писателя Виктора Гюго.

    – Вы хотите сказать, что они верят Веронике назло вам, госпожа Аалтонен?

    – Нет, не мне, – твердо возразила директриса. – А вам, господин комиссар. Всей бесчеловечной системе, которая заточила на острове детей, и без того лишенных родительской ласки.

    Директриса смахнула случайную слезинку. Комиссару стало неловко, будто это он придумал такую жуткую долю для детишек.

    – Продолжайте, – отрезал он.

    Директриса пожала плечами, и комиссар понял, что душой она остается на стороне сироток и потому ее пора менять: при таком эмоциональном состоянии руководителя колонии недолго и до беды. Под грубой, массивной, широкоскулой, белоглазой оболочкой директрисы трепетало слишком чувствительное сердце. Если та же Вероника окажется опасной, директриса может закрыть на это глаза из жалости к девушке. К сожалению, жалость – это личное чувство, а на директрисе лежит ответственность за судьбы детей и Земли в целом.

    Сделав мысленно зарубку в памяти – приговор директрисе, Милодар дослушал рассказ.

    Оказывается, вчера ночью дежурная по дортуарам старших групп сообщила ей, что Вероника только что покинула свою спальню и пробирается к выходу из замка.