Г-н Назарие все это время простоял в оцепенении, не в силах стряхнуть накативший на него ужас: ему показалось, он снова видит призрак, туманную фигуру, давеча в столовой вставшую за креслом г-жи Моску. Он очнулся, лишь когда поймал на себе подозрительный, испытующий взгляд Симины.
— По-моему, великолепная работа, — решительно произнес он.
Он вдруг успокоился. Неестественный покой, как пролог к полному бесчувствию, установился в душе. Странно пахло в этой комнате: не смертью и не погребальными цветами, а как бы остановленной юностью, остановленной и хранимой здесь, в четырех стенах.
Чьи-то давние-давние младые лета. Словно бы и солнце не бывало в этой комнате, и время не искрошило ничего. Ничего здесь не изменилось, не обновилось с тех пор, как умерла девица Кристина. Этот запах — запах ее юности, чудом сохранившееся веяние ее духов, тепло ее кожи. Каким-то образом г-н Назарие понимал теперь эти бесконечно далекие от него мелочи. Он сам удивлялся той легкости, с какой он их понимал и принимал.
— Великолепно, ничего не скажешь, — повторил он, решаясь еще раз поднять глаза на портрет.
Нет, это не тот давешний призрак. Хотя сходство есть. На девицу Кристину можно смотреть спокойно. Она напугала его только в первую секунду. Кристина очень похожа на г-жу Моску, и на Симину. А ему померещилось. От той, другой, исходил леденящий ужас, в портрете ничего такого нет. Дух комнаты, ее печаль и безнадежность идут от чего-то иного и по-иному говорят душе.
— Я бы хотел как-нибудь написать ее, — сказал Егор. — Не копию сделать с портрета, а написать по-своему...
Санда в испуге дернула его за рукав, шепнула:
— Тсс! Не дай Бог, мама услышит.
Егор не понижал голоса, но г-жа Моску, опустившаяся в зачехленное белым холстом кресло, ничего, по своему обыкновению, не слышала. Она блуждала глазами по комнате. По-особому пульсировала здесь жизнь. Сюда она прибегала мыслью, хотя не в это конкретное пространство, не в это настоящее время. Егор взглянул на нее через плечо и понял: г-жа Моску постоянно возвращается сюда, в эту комнату, но в происшествия той поры.
— ...Слава Богу, не услышала, а то бы ей на самом деле стало плохо, — все так же шепотом продолжала Санда. — Она редко кого сюда приводит. Для вас сделано исключение. И потом, вы не знаете одной вещи...
Но рядом уже возникла Симина. Г-н Назарие тоже направлялся к ним, вероятно, предполагая, что уже прилично покинуть комнату.
— А тете Кристине понравилось бы, если бы ее еще раз нарисовали, — сказала Симина. — С чего ты взяла, что мама не захочет?!
— Ты, конечно, больше всех знаешь, Симина, — отрезала Санда, смерив девочку строгим взглядом, и, повернувшись к ней спиной, позвала г-жу Моску:
— Maman, довольно уж! Пора идти...
— Может быть, ты оставишь меня еще на минутку? — попросила та.
Санда протестующе помотала головой.
— С Симиной... — просила г-жа Моску.
— С ней тем более. — Санда сгладила свой отказ улыбкой и взяла мать под руку. За ними, избегая смотреть друг на друга, двинулись Егор и г-н Назарие. На веранде Егор закурил, сначала предложив портсигар профессору. Тот отказался, усмехнувшись, и тихо проговорил:
— Нет, дорогой маэстро, по-моему, это не то...
Тут к ним подошла Санда. Суровое педагогическое выражение улетучилось с ее лица. Санда снова была кокетливой и весьма снисходительной барышней.
— Мы готовы к трудам, господин художник? — проворковала она.
Профессор был рад случаю ретироваться в столь подходящий момент.
— В такой денек грех работать, — сказал он в свое оправдание. |