– Что вы собираетесь делать? – поинтересовалась Харриет.

– Заберу у Хенчмана заявление миссис Сэттл. Конечно, это нужно сделать. Но черт меня побери, если я захочу и дальше заниматься всем этим. Пусть Луиза сама делает свою грязную работу.

– Я не представляю, как это может послужить каким-либо полезным целям.

– Простите? – не понял Верни.

– Ну, чего вы добьетесь, отойдя в сторону? Ваш брат все равно болезненно воспримет свидетельство миссис Сэттл, кто бы ни привлек к нему его внимание. Вам даже не удастся избежать его гнева, потому что вы хорошо знаете, что Луиза непременно впутает и вас, заявив, что вы придерживаетесь единого мнения. Как только эта бумага окажется у нее в руках, все, что последует дальше, будет и на вашей совести, и не стоит притворяться, что это не так, более того, я назвала бы это лицемерием. Извините, мне не хотелось бы быть неучтивой, – добавила Харриет после некоторого размышления.

– Вы чересчур логичны для женщины, – заметил Верни. Некоторое время он колебался, а потом сказал: – Полагаю, вы хотите, чтобы я уничтожил этот низкий документ?

– Разве вы не можете это сделать?

– Не знаю. Одно дело – держать рот на замке, это просто; но совсем другое дело – подделать истину, скрыв материальный факт.

Это какая-то отличительная особенность мужчин – вечно тянуть время. У них такие сложные понятия о чести, подумала Харриет. Единственное, что имело для нее значение, когда дело касалось реальных людей, – это понятия «счастье» и «несчастье»: счастье или несчастье сэра Ричарда и Джулии, Китти, Хлои, Дика и Неда. Зачем наказывать их всех за то, что Джулия совершила три года назад и о чем она, возможно, горько сожалеет? Харриет начала было произносить пылкую речь, но Верни ее прервал:

– Вам нет нужды напоминать мне об этом. Я знаю, что Ричард будет страдать так же, как она, я знаю, как добра она к детям, лишившимся матери. Пока они живут здесь, она кажется безупречной женой. Но осенью он собирается отвезти ее в Лондон и снова открыть дом на Керзон-стрит. Они будут развлекаться, вращаться в кругу светских людей. То, что случилось однажды, может случиться снова. Как долго, вы полагаете, она будет ему верна?

– Вечно, – решительно заявила Харриет. – И знаете, я не согласна с тем, что вы говорили о ее характере. Вы не доверяли ей с самого начала. Интересно – почему?

– Я чувствовал, что она не искренна, что она играет роль. О, не все время. У нее есть врожденное чувство юмора, талант привлекать к себе людей, но меня тошнило от того, как она принимала ухаживания Ричарда. С виду такая любезная, но внутри расчетливая притворщица.

– Притворщица! – воскликнула Харриет. – Я совершенно с вами не согласна. Мне всегда нравилась ее искренность. – Глубина и непосредственность чувства Ричарда и Джулии Кейпел тронули ее еще и потому, что в ее маленькой семье не было ничего, кроме вежливого притворства. – В последний раз, когда мы обедали в Холле, когда она играла на арфе все то, что любит ваш брат, когда восторженно говорила об увлечении вашего брата планами строительства новых коттеджей, – неужели вы думаете, что она и тогда притворялась?

– Нет, – медленно проговорил Верни. – Нет, и должен признать, с тех пор, как я вернулся домой, она не производит на меня такого впечатления.

– Вы хотите сказать, с тех пор, как они поженились?

– Да.

– Может быть, вы правы, – сказала Харриет, немного подумав. – Возможно, она вышла замуж ради положения в обществе. Множество женщин это делают. Но она влюбилась в него, и это больше не имеет значения.

– Вы настойчивый маленький защитник, Харри.