— Что-о? Я же еще и виновата? А эта… Эта!.. — Анна ткнула пальцем в Ксению.

— Хороша хозяйка, ничего не скажешь… Добрая жена выйдет для барона — как раз то, что ему надобно… И по сердцу, и по силам! Поди прочь, я сказал! Или вот, как Бог свят, высеку! — Викентий Дмитриевич уже не сдерживал себя. — А ты, племянница, ступай к сестре и матери… И чтоб никаких криков!

Сонцов развернулся и резко вышел из комнаты. Анна надулась:

— Все из-за тебя, кузина, — тихо зашептала она.

— Ну-у, зашипела, змея подколодная, не упустила случая Ксения.

— Дура деревенская! — сощурилась презрительно Анна.

— Дура городская! — не осталась в долгу Ксения.

— Шагу ступить не может, чтоб не опозориться!

— Расфуфырилась, разоделась, а проку никакого!

Вдали хлопнула дверь. Шаги Викентия Дмитриевича неумолимо известили о его приближении. Девицы бросились врассыпную, и, когда Сонцов вошел в гостиную, их и след уже простыл.

— Ах, Пашенька, что же это будет, а? Как же так? Ведь не думала, не гадала, дочку сюда везла, думала на радость… А выходит, что на погибель… — плакала Лукерья Антоновна.

— Да полно, Луша, полно… — Прасковья Антоновна сама не могла сдержать слез. — Все еще образуется… Ну, с кем не бывает… Поплачет, а потом все забудется и станет лучше прежнего… Ничего с нею страшного не случится. Доктор вот сказал, что организм молодой…

— Так и знала я, что все эти женитьбы до добра не доведут… Ты вспомни меня, сестрица, вспомни… Как весело начиналось все, как радовались за меня все, когда Егор Иванович меня посватал, и чем все обернулось… Как я после него едва жива осталась и дочери мои… Он ведь чуть жизни не лишил нас, ирод проклятущий!

— Полно, сестрица… Не у всех так… Вот я, — шептала Прасковья Антоновна, — вполне довольна. И семья у нас дружная, ни дня размолвки с Викентием Дмитриевичем не было…

— Сашенька… Бедная Сашенька… Ведь не муж — жених! Так ухаживал, любил ведь… Неужто ж притворялся, а? — Такое предположение потрясло Лукерью Антоновну.

— Да не может быть… Это было бы уж чересчур! Родители, верно, и вправду воспретили ему жениться… А он их и послушал… Значит, не любил, коли так легко отступился…

— Не любил… А дочке-то моей каково? Ведь лежит, не встает… Вся бледная… Глаза открывать не хочет… Не ест, не пьет, — запричитала Лукерья Антоновна пуще прежнего. — Кому она нужна, любовь-то эта!

Сестры шептались в одном углу комнаты, а Саша лежала на кровати в другом. Со вчерашнего вечера, когда произошли с ней все эти горестные события, она так и не вставала. Она также не ела, и не пила. К Саше призвали доктора, но тот сказал, что физически она здорова, а от душевных терзаний лекарства у него нет. Посоветовал лишь положиться на время и ждать, не докучая девушке расспросами…

В комнату к сестре вошла Ксения. Она поздоровалась с матерью и теткой, которых в это утро еще не видела, и подошла к сестре. Присела рядом с ней и взяла ее руку в свою.

— Ксения, детка, — сказала ей мать. — Побудь сейчас с Сашенькой, а мы с тетушкой скоро вернемся…

— Конечно, маменька, — ответила Ксения.

Две дамы вышли из комнаты, и сестры остались одни.