Если от кабинета запасной ключ есть у дежурного, то от сейфа только у меня. Это же каким квалифицированным медвежатником надо быть, чтобы аккуратно вскрыть ящик в муровском кабинете?!
— Ты точно знаешь, больше ничего не пропало?
— Вроде нет.
— Поехали проверим еще раз!
Это было, конечно, грандиозное чрезвычайное происшествие, о котором, к счастью, никто, кроме нас двоих, пока не знал. Я еще не представлял себе, как можно помочь Славе выкрутиться из этой истории. Если военная разведка из-за портфеля поднимет шум, вполне возможно, что полетит и моя голова, но сейчас я больше переживал за Грязнова, потому что хоть и с его подачи, а именно я подвел его под монастырь. По правде сказать, нас обоих подставил майор Загоруйко из Кунцевского райотдела, старый перестраховщик. Как в воду глядел! Я был уверен почти на сто процентов, что это проделки начальника МУРа Савченко. Это был самый большой враг Славы Грязнова в родной конторе. В свое время Слава уличил его в трусости, которая привела к гибели двух оперативников. Замаскированная трусость не является должностным преступлением, поэтому Савченко выкрутился, свалил с оперативной работы, лизоблюдством и стукачеством выбился в командиры и сейчас на дух не мог переносить Грязнова, открыто назвавшего вещи своими именами. Это он всячески тормозил Славино продвижение по служебной лестнице. Он бы с удовольствием сожрал Грязнова совсем, но побаивался нас с Меркуловым да Александру Ивановну Романову. Та и раньше рубила правду-матку, сдобрив ее матерком, а теперь и подавно. Она приходит желанным гостем на всякие торжества, которые отмечает МУР, поэтому Витя Савченко убегает домой сразу после торжественной части, потому что потом Шура Романова даст ему жизни.
Именно Савченко я подозревал в том, что он каким-то образом смог открыть сейф Грязнова и покопаться в нем. Если бы знать точно, что это он, можно было бы прижать крысу. А если не он?
Крепкие, красные ладони Славы подрагивали, когда он открывал замок темно-зеленого железного ящика.
Я торчал за его широченными плечами, пытаясь заглянуть внутрь сейфа одновременно с ним, но мне никак не удавалось.
Слава открыл сейф, сунулся в проем чуть ли не плечами и замер.
В нетерпении я дернул его за широкий твердый хлястик пальто:
— Ну что там?!
Грязнов произвел долгий и мощный вздох, от которого зашелестели бумаги в папках, хранящихся в сейфе, и глухо — в чрево сейфа — сказал:
— Саша, если тебе не трудно, позвони на Столбовую, пусть пришлют хорошую бригаду для самых буйных!
Я решил, что он ерничает, чтобы спрятать отчаяние, ткнул его кулаком в спину и заорал:
— Подвинься!
Он послушно посторонился, и моим глазам предстал живописный бардак Славиного сейфа, и в нем среди папок, пакетов и непременной бутылки водки стоял злополучный портфель.
Я схватил его, осмотрел замочки — целы и закрыты. Прижимая портфель к груди, я в изнеможении опустился на стул.
— Я знаю, ты думаешь, что у меня был приступ белой горячки, — убитым голосом произнес Слава.
— Я знаю, что тебе надо пойти к дежурному и узнать, был ли кто посторонний в здании в течение последних полутора часов!
— Точно!
Слава вскочил с места и направился к двери.
— Сейф закрой!
— Извини, — виновато сказал Слава, вернулся, запер его на ключ и вышел.
А я вертел портфель в руках, щупал, с огромной радостью убеждаясь, что он цел и невредим. Я даже понюхал его, ожидая почувствовать характерный запах натуральной кожи. Этот специфический аромат имел место, но я унюхал еще кое-что. Изнутри портфеля тянуло совершенно незнакомым запахом сладковатой гари. Сам запах да еще мелкая пыль, влетевшая в ноздри, когда принюхивался, вызвали у меня громкое троекратное чихание. |