| Меня зовут Кэрол. Я тебя проведу. В зале группка одетых в черное молодых людей обступила двух крупных, щеголявших в легких летних платьях, девиц лет четырнадцати или пятнадцати, с профессиональной непристойностью прислонившихся к стене. Вокруг усердно суетится фотограф — не Кай, другой; он падает на колени, вжимается в стену с направленной на девочек камерой, то подходит к ним, то опять удаляется. Хочешь посмотреть? — спрашивает Кэрол. Я отрицательно качаю головой, и она ведет меня дальше, мимо группы, открывает черную дверь в стене зала, аккуратно нажимая на ручку, вталкивает меня внутрь в это отдельное помещение — атмосфера здесь разительно иная, нежели в зале, — здесь темно и тесно, в воздухе висит сосредоточенная тишина. Ощупывая руками стенку, я тихонько продвигаюсь вперед и постепенно начинаю видеть окружающее. На стуле освещенная белым светом сидит очень старая женщина с такими тонкими морщинами на лице, что кажется, будто они сложились в идеально ровную плоскость, то было совершенно невинное детское лицо, лицо, которому было, наверное, сто лет, но у меня возникло такое чувство, словно я заглянула за старую кожу этого лица лет на восемьдесят или девяносто назад и увидела девочку, какой была тогда эта женщина. Я смотрела на ее слегка искривленные кисти, мирно лежавшие на коленях, пальцы напомнили мне когти, когти неведомой мифической птицы, птицы вне времени и пространства. Одна из двух одетых в черное ассистенток расчесывала старуху, но ее не волновало это действо, ее вообще не интересовало, что с ней происходит, она просто сидела, облитая светом, на своем стуле и распространяла вокруг себя пустоту необитаемого острова. Я была так погружена в созерцание ее облика, что вздрогнула, услышав голос Кая. Свет, скомандовал он, скажите, если будет слепить. Она кивает и удивительно профессиональным жестом поворачивает голову вправо и влево, повинуясь указаниям Кая, в остальном в помещении царит свинцовая тишина, никто не движется, все чувствуют тревожную власть, отчужденность и достоинство старости. Через некоторое время — я не знаю, прошло ли десять минут или полчаса — я потеряла чувство времени, а старуха устала от сосредоточенности — она подняла подбородок, вместо того чтобы его опустить, и перепутала право и лево. Мы сейчас закончим, сказал Кай, еще один снимок. Я же вспомнила одну, когда-то читанную мною статью о старейшей мыши, жившей в одной лаборатории, — она прожила сто тридцать шесть лет, вдвое больше, чем другие мыши. Ученые придумали ей кличку — Йода. Она прожила так долго благодаря своей худобе, говорилось в статье, так как быть худым — полезно для сердца и сосудов. Правда, старая мышь все время мерзла, поэтому в ее стерильную гериатрическую клетку поселили вторую, толстую мышь, которая и грела худую. Я спрашивала себя, как живет эта старуха. Не жила ли она — если она не работала фотомоделью — в отапливаемой жаркой квартире, все время проводя у окна и глядя на улицу — не происходит ли там что-нибудь? Я наклонилась к Кэрол, и в нос мне ударил густой аромат ее духов. Она похожа на живое воплощение, идеи смерти, шепчу я. Кэрол смотрит на меня непонимающим взглядом. Тсс, шипит кто-то. Интересно, сколько лет было Йоде, если пересчитать ее сопоставленный с человеческим возраст в масштаб реального времени? Этого я не помнила, вероятно, настоящий возраст мыши звучал не столь впечатляюще. Четыре года? В комнате включили свет, и я поспешила выйти. Кэрол последовала за мной, как тень. Зачем снимали эту старуху? — спросила я. Кэрол ответила, что снимок сделан для рекламной акции федерального правительства. Акция должна обратить внимание общества на вымирающих свидетелей эпохи. Я кивнула. Наверное, она еврейка? Кэрол со скучающим видом пожимает плечами и говорит, что старуха в любом случае фотомодель, характерная фотомодель. Угу, мычу я и переминаюсь с ноги на ногу. Кэрол протягивает мне визитную карточку. Наконец появляется Кай. |
