Она держит меня в руках.

Поднимает меня.

Но не прижимает к груди. Она открывает крышку бака и бросает меня внутрь. Крышка закрывается. Темнота. Я теряю её. Навсегда.

Что я делаю?

Плачу, конечно же. Эйприл-плакса.

Мой рот размером с мятную конфету, а лёгкие не больше чайной ложки, но я стараюсь изо всех сил. Я рыдаю и надрываюсь, размахивая кулачками; моё лицо сморщилось, колени прижаты к груди.

Но крышка плотно закрыта. Никто не слышит моих криков. Да и кому слушать? Она исчезла. Туалет заперт, и в переулок никто не заходит.

Я не сдаюсь. Я плачу и плачу, краснея, как малина. На лбу выступили вены, волосики взмокли от натуги. Я насквозь мокрая — у меня нет даже подгузника. Я ничем не прикрыта. Если я прекращу плакать, то замёрзну.

Она не возвращается, но я все равно плачу. У меня болит горло, но я не останавливаюсь. Мои глаза закрыты, я так устала, что больше всего мне хочется умолкнуть и уснуть. Но я не сдаюсь. Я плачу…

Внезапно крышка приподнимается.

— Киска? Тебя закрыли внутри? Подожди, сейчас я тебя спасу.

Свет. Розовое пятно. Лицо. Не её лицо. Лицо мужчины. Мальчика. Фрэнки. Он учится в колледже, а вечерами подрабатывает в «Пицца Плейс». Разумеется, я этого ещё не знаю. Но он — человек, и я отчаянно прошу его о помощи.

— Ребёнок!

От неожиданности он отшатывается, будто я представляю опасность. Его рот распахнут. Он роняет мешок с мусором, принесённый с кухни. Качает головой, словно не верит, что я там, и осторожно трогает меня пальцем, проверяя, не почудилось ли ему…

— Бедняжка!

Он берет меня на руки, неуклюже, но очень нежно. Поднимает в воздух и смотрит.

Она разглядывала меня точно так же. Сейчас он бросит меня в бак. Но вместо этого он бережно прячет меня под рубашкой — меня, мокрую и грязную.

— Ну вот, произносит он, убаюкивая меня.

И торопится назад в кухню. Со стороны кажется, что у него внезапно вырос пивной живот.

— Что у тебя там, Фрэнки? — спрашивает одна из женщин.

Элис. Она годится Фрэнки в матери, но ведёт себя с ним как подруга.

— Младенец, — отвечает он, понизив голос, чтобы не разбудить меня, хотя на кухне стоит треск и звон.

— Ну да, как же! — не верит она. — Что это? Кукла, которую выбросили в мусор?

— Смотри, — говорит Фрэнки и наклоняется, чтобы она могла заглянуть ему в рубашку.

Я тихонько воркую и пытаюсь схватить его за живот крохотными пальчиками.

— Господи боже мой! — кричит Элис так громко, что сбегаются все официанты и повара.

Поднимается шум, в меня тычут пальцем.

— Не надо! Вы её пугаете. Думаю, она голодная, — говорит Фрэнки. — Посмотрите на её рот. Она что-то ищет.

— Что-то, чего у тебя, Фрэнки, нет!

— Молоко? — говорит Фрэнки. — Давайте согреем ей молока.

— Она слишком маленькая. Новорождённая. Надо вызвать «скорую», — говорит Элис. — И полицию.

— Полицию?

— Её ведь кто-то бросил. Давай, Фрэнки, я её у тебя возьму.

— Нет. Я сам подержу. Это я её нашёл. Я ей нравлюсь, смотри.

Мне нравится Фрэнки. Раз уж у меня нет мамы, пускай он будет моим папой. Когда врачи пытаются забрать меня из-под его рубашки, я начинаю пищать. Мне нужно его тепло, его ласка, его забота.

— Вот видите, я ей нравлюсь, — гордо повторяет Фрэнки.

Он укутывает меня в рубашку и садится в «скорую помощь». Он остаётся со мной в больнице и следит, как сестра купает меня и заворачивает в пелёнку.