- И эта баба там, в загранке, на деньги, неизвестно какие, накупила барахла столько! А в молодости эта баба, прикинувшись подругой, обобрала её, особенно ей, Марине, жаль иконку Божьей Матери и она, Марина, ждет эту бабу всю жизнь, чтобы, во-первых, взять свое, а во-вторых, честно забрать у бесчестного человека невесть каким путем приобретенное богатство и отомстить.

- Подожди минутку, - сказала Наташа, - я сейчас... - и вышла из комнаты, притворив за собой дверь. Вошла в кухню, не зажигая света, стала у окна.

... Вот все и объяснилось. Но надо идти и дослушать эту историю.

Она налила себе из кофейника холодного кофе, будто за этим ходила и вошла в комнату. Все, как по волшебству, или нет, - по злому колдовству, изменилось. Перед ней сидел вор и развратник, с острым недобрым лицом и странно белой головой, может, он красит ее? Впрочем, какое ей дело. Она села на свое место, поставила чашку. Он взял бутылку и вопросительно посмотрел на нее,

- Она качнула головой - нет.

Он увидел перемену в ней, и в глазах его метнулся страх.

Я понимаю, - сказал он, - как гнусно то, о чем я рассказываю. Но я сказал себе: или я расскажу ей все, или ничего. А если ничего, то все это будет гноиться во мне, как грязная рана, от которой умрет... - он хотел сказать, любовь, но испугался её вспыхнувших глаз, которые она тотчас же опустила, чтобы он не заметил, как огонь ненависти опалил её.

- Ну, досказывай... - она улыбнулась из-за чашки кофе, - тяжело далась ей эта улыбка! Он смотрел на неё и начинал понимать, что она не простит. Никог-да. Никогда - видел он в её глазах.

И она вдруг ответила, будто читая его мысли:

Ты думаешь, мне жаль шуб и всей этой дряни, которую вы взяли и поделили? Да, некоторые из этих вещей мне нужны просто для жизни. Зимой теплое пальто или шуба, летом - приличный плащ. А иконка, кстати, - она улыбнулась, - передай Марине, что это иконка Паневежисской Божьей Матери, есть такой город в Литве. Но она, конечно, его не знает, как и то, что цифирки на обороте означают год - ты её спроси, какого года сворованная у неё мною иконка...

Он хотел сказать, что знает Марину лучше, чем она сама, что... Но ничего не сказал - что он мог сказать? Вор и бандит, который всего несколько дней назад обсуждал с Мариной её алиби - присутствие во время грабежа. Правда, он нарочно сделал Марине больно тогда, запихивая кляп. А про Наташу он как-то сразу понял, что тут что-то не так. Выжиги из загранки не такие. Он их нагляделся. И иконка - Наташина! Но как Наташе все объяснить? Как убедить, что он сейчас - другой... Что он безумно любит её. И от того, что он узнал, что она - его мать, изменилось многое, но по-другому и что бросила его тогда - ему наплевать.

Ты сдашь меня? - спросил он, ей показалось, зловеще.

Она не испугалась. Чего ей бояться? Что он её сейчас убьет?

Пусть убивает. Если быстро, то не больно - миг. А мама?.. Жаль маму. Но, наверное, даже хорошо, если её убьет её же сын... А она ещё думала, кем он станет? Кем он мог стать? Зачатый в ванной. По пьяни, от замурзанного Санька! И опять она виновата. Но это уже - надо забыть. Все забыть. И сына. И грабиловку...

И она ответила:

- Я - дрянь, но не настолько, чтобы из-за каких-то тряпок сажать своего сына в тюрьму. Даже эту тваренку мне не хочется сажать. Противно. Она, как и я сейчас, когда-нибудь, сама по себе, получит по своим заслугам.. У тебя все? - спросила она, вставая и давая понять, что ему пора уходить. Ничего она не чувствовала к нему - ни-че-го. Ни материнских чувств, ни женских... Нихил. Ничто, - по латыни.

- Нет, - сказал он и тоже встал. И вдруг вышел из комнаты.

... Пошел за пистолетом? Дрожь пробрала её с затылка до зада. Собраться. Взять себя в руки. И ждать. Спокойно и достойно.

Он вошел с чемоданом. Бросил его на пол, крышка отвалилась и на пол поползли шубы, платья, костюмы, драгоценности.