- Простите, - сказала Марья, - что я с вами резка, но дело в том, что от вас, правда, очень давно, приходила девица и стала меня шантажировать, а когда я догадалась предложить ей забрать ребенка, из-за которого, якобы, сильные страдания, то она сбежала.

Наташа слушала это в ужасе: пожалуй, о Марине она знала да - леко не все, на что та способна! Марина знала, где Сандрик, и не говорила ей, забирала себе Сандриковы деньги и даже пошла дальше. Вот почему встречает так её мать Сандрика, приемная мать. Приемная? Просто - его мать.

Она попыталась яснее выразить все, что клубилось в ней и спутывалось в невероятные узлы:

Марья Павловна, поверьте мне, я впервые узнаю об этом... Я никогда... - Наташа сглотнула комок в горле, но он снова вернулся. - Я примерно догадываюсь, кто это был. Это - страшная женщина, поверьте и... И сейчас он, может быть, с ней.

Марья вздрогнула:давайте так. Если вы пришли по-честному, то расскажите мне все. Понимаете? Все! Хоть три, хоть пять часов рассказывайте, но все, и честно. Не выгораживайте себя, я сама вас выгорожу, когда надо, я ведь не такая старая дура, какой выгляжу.

Наташа с восхищением смотрела на неё и думала, если бы её мама была такой! Ничего бы не произошло.

И она решилась рассказать этой малознакомой женщине, двойной своей родственнице, всю свою историю.

И она рассказала. Марья слушала молча. Ничего не отражалось на её лице, она только два раза взглянула на Наташу внимательным, очень внимательным взглядом, в котором проскользнула жалость и безмерное удивление: когда Наташа рассказала о переезде её, беременной, к Марине, и второй раз, когда Наташа запнулась на отношениях с Валентином-Сандриком, и замолчала.

Но Марья была умна и, поглядев на эту убитую горем и уже поч - ти некрасивую красавицу, поняла все. Но как об этом говорить?

У Марьи тоже отнялся язык.

Так они молчали и курили, отхлебывая уже не чай, а по третьей чашке кофе... Наконец Марья сказала:

Я все поняла, дорогая моя, не надо больше рассказывать. Какая же беда с вами приключилась...

И тут Наташа наконец, первый раз в жизни, бросилась на грудь родному человеку и рыдала, и просила прощения, а та её поглаживала по спине и говорила:

Плачьте, миленькая, плачьте, ведь вы так ни разу этого как следует и не сделали.

А в вас он влюбился, дурачок. И вы в него, уж извините, что я говорю в открытую.

- Но сейчас он у Марины! - вырвалось у Наташи, хотя, по праву, она должна была как-то объяснить Марье, какую двойственную любовь она испытывает к их - да, их! - сыну.

Марья усмехнулась: бросьте, Наташа, не у Марины он! Она, как всегда, цепляет вас крючком за самое больное. Он наверняка болтается по барам и заливает горе - хлещет водку.

Она горько задумалась и продолжала:

Я не знаю, в какой момент я его утеряла. Но вот теперь вижу, что ещё не совсем. Не окончательно. Он был в очень дурной компании, я это понимала, но сделать ничего не могла. Теперь-то я все понимаю. Ну, что мы предпримем, дорогая, - и она ласково положила руку на плечо Наташи, у той чуть опять не хлынули слезы. Марья сказала: больше не надо. Хватит. Поплакала и достаточно. Надо мозгами шевелить, а не раскисать. Всегда надо идти и находить выход. Сидя на месте и рыдая, ничего не выиграешь.

Марья посмотрела на неё с жалостью:

Наташенька (странно она обращалась к Наташе. - как к юной девушке, не матери её приемного сына, а как к его... сестре, что ли... А второй голос подсказывал: не ври себе, она обращается к тебе, как к любовнице своего сына.

Между тем Марья говорила:

Вы его когда-то родили и видели две секунды. Да, для вас сейчас он просто очаровательный молодой человек, который излечил вас от страшной болезни - безлюбия! И вы с этим отношением к нему боретесь. Узы крови? Их нет, если нет общения.