— Значит, он их вожак?

— Да, миледи.

Уайет!

У меня сжалось сердце: все возвращается на круги своя! Я знала этого Уайета, я и сейчас видела его на ночной гулянке с моим покойным лордом Серреем и Вильямом Пикерингом в ту ночь у Темзы. Но я слышала и многое о другом Уайете, носившем эту фамилию прежде него: отец нынешнего Уайета любил мою мать.

Стоило ей впервые появиться при дворе, как мужчины устремились к ней, словно мотыльки на огонь. Еще до того, как король, ослепленный личным горем, ее заметил, она успела подпалить крылышки двум лучшим молодым придворным.

— Осторожнее, дочка, юный Гарри Перси положил на тебя глаз, — предостерегал ее отец, умный Томас Болейн.

— Глаз? — со смехом отвечала она. — Скажите уж, все сердце! Он клянется мне в любви!

Как и сам король, Гарри Перси, наследник одного из древнейших северных графств, полюбил ее с первого взгляда. И если б не ненависть отца к выскочкам Булленам — так назывались они до того, как переделали свою фамилию на французский манер, — ни за что бы с ней не расстался.

Другому ее обожателю тоже пришлось изведать горечь разлуки. Юный поэт, сын кентских соседей Болейнов, Том Уайет полюбил Анну еще в детстве. Теперь ему пришлось поневоле уступить ее королю.

Доведенный любовью до исступления, он рискнул жизнью, скрестив с августейшим соперником клинок гневного стиха:

Стрелок, я к лежке лани приведу! Что ж до меня, я выхожу из гона… У лани по ошейнику горят Алмазные слова предупрежденья:

«Noli me tangere», я цезарева стада.

Noli me tangere — не тронь меня. Уайет никогда ее больше не видел. Вынужденный жениться на нелюбимой, отправленный королем на чужбину, он сгинул молодым, оставив после себя лишь одного сына, мальчика Тома.

А теперь юный Уайет решил посадить на английский престол дочку Анны Болейн, чтобы таким образом отомстить за разбитую отцовскую любовь?

— Когда они хотят это сделать? — прошептала я, не разжимая губ.

— На Вербное воскресенье, мадам, в этот день в Англию должны прибыть испанский инфант и его свита. Народ будет гулять, дороги опустеют, ничто не помешает мятежникам войти в Лондон. Но боюсь…

— Чего же?

— Заговор течет, как решето! — с жаром произнес Чертей. — Сейчас декабрь — до марта что-нибудь да просочится наружу!

Он оказался прав. Мы получили всего три недели передышки — если можно назвать передышкой тревожные дни и пронизанные страхом ночи. На исходе третьей недели из Уайтхолла прискакал падающий от усталости гонец — он привез вести от того же доверенного человека, что сообщил мне про кончину Эдуарда.

— Все кончено… они проиграли.

Рассказ был короток. Совет проведал о заговоре, мятежникам пришлось выступать немедленно, слишком рано. Их не спасли и два громких имени. Первое — лорда Генри Грея, герцога Сеффолка, который усмотрел в этом последнюю возможность усадить на престол свою дочь Джейн. Вторым был не кто иной, как отвергнутый король-супруг Эдвард Кортни, который решил все-таки сделаться королем, но с другой королевой, а именно — со мной.

Итак — королева Елизавета, жена короля Эдварда?

Я должна была придать красоту и завершенность их замыслу: соединить последнего Плантагенета с последней Тюдор — значило бы довести чистоту английской королевской крови до последнего возможного градуса — цель, достойная такого риска.