…да, да, что греха таить? — зажгло мою кровь.

Хотя я всегда любила высоких, красивых, статных, однако порой мужчина, чьим единственным достоинством был такой вот жаркий взгляд, мог разжечь во мне пламень — как тогда он…

Я понимала, что он это увидел, хотя в то же мгновение потупила взор. Тонкие губы над аккуратной раздвоенной бородкой сложились в едва заметную улыбку. Он поклонился, взял меня за руку:

— Добрый вечер, миледи!

Он говорил с сильным испанским акцентом, я видела толстый розовый язык, который, казалось, заполнял весь рот. Он поднес мою руку к губам, пушистые усы задержались на тыльной стороне моей ладони. Я попыталась отнять руку, он не отпускал. Кивнул Ферии.

— Мой посол. Он говорит ваш английский. Посол улыбнулся масляной улыбкой:

— Его Величество желают знать, мадам, habla Espano? Вы говорите по-испански?

— Увы, нет, сэр, ни слова. Филипп довольно фыркнул:

— Мuy bien! Очень хорошо!

Что он хочет сказать такое, что не предназначается для моих ушей?

Он большим пальцем погладил мою ладонь — случайно или нарочно, чтобы разжечь между нами огонь? Я наградила его долгим спокойным взглядом, бесстрастным, как само целомудрие. Он выпустил мою руку, сказал Ферии:

— Мuy calmada — она очень спокойна. Как может он тут стоять и болтать ни о чем? Я больше не могла сдерживаться:

— Сеньор посол, простите сестринское нетерпение… я не хотела бы быть непочтительной к королю, но умоляю вас сказать, как королева?

Быстрый взгляд на хозяина, короткий обмен испанскими репликами, дозволение на ответ.

— Неплохо, — осторожно ответил он, — по воле Божьей. Схватки прекратились, благодарение Богу, ибо, родись принц сейчас, он появился бы на свет восьмимесячным и вряд ли бы выжил.

Хорошая это весть или плохая? Пока принца нет — но не случилось и выкидыша, который расчистил бы мне путь…

Ш-ш, прочь подобные мысли, Филипп говорит, и я понимаю. «Мне сказали, что дух ее полон очарования! Но теперь я различаю под ее спокойствием женскую страстность… и свечение вокруг нее, как от морской воды…»

Ферия ощетинился.

— Немудрено, ведь она — дочь потаскухи, как говорит королева, зачатая в непотребстве, от связи матери с простолюдином…

Филипп стиснул рукой тяжелый подбородок.

— Королева — дура! — припечатал он. — Одноглазый увидел бы, что она — Генрихово семя, взгляните на ее прирожденную царственность Иначе ее можно было бы счесть подменышем… — Он деланно рассмеялся, переступил с ноги на ногу. — Вы, чего доброго, подумаете, что я влюбился.

— Нет, сэр, нет.

Однако я читала в его глазах — да!

Глава 19

Если он читал в моих глазах, то и я читала в его; и даже больше, чем скупые жаркие зрачки, говорило мне его тело, которое напряглось, как у терьера при виде крысы, переминание с одной ноги на другую, означавшее, что между ними шевелится третья, невидимая…

Однако меня влекло и другое — его змеиный ум, его двуличный дух, искушенный в лукавстве с тех самых пор, как иезуиты научили его говорить:

«Si — е tambien no, да — и, ну, нет». А больше всего меня привлекала в нем глубокая потаенная печаль. Причину этой неизбывной грусти мне еще предстояло выяснить, однако я ощущала на себе ее чары.