Его друг внезапно остановился, по дергающимся белкам глаз было видно, что он настороженно осматривается вокруг.

Каменный свод потолка улетал в тень над их головами, но пятна цветного света от окон-витражей мягко ложились на потертые доски скамей.

— Мне не следует быть здесь, — пробормотал Джейми.

— А где было бы лучше, идиот? Пойдем, — ответил Иэн и потащил Джейми вдоль бокового ряда скамей к часовне святой Стефании. Большинство боковых часовен были богато меблированы — памятники значимости богатых семей. Только эта оказалась маленьким альковом без украшений. В ней размещались лишь алтарь, выцветший гобелен с безликим святым и крохотная подставка для свечей.

— Стой здесь. — Иэн оставил Джейми у алтаря и вынырнул из алькова, собираясь купить свечу у старухи, которая продавала их у главного входа. Он решил не настаивать на исповеди Джейми: знал, когда можно заставить Фрейзера сделать что-то, а когда — нет.

Иэн немного беспокоился, что Джейми может уйти, и потому поспешил в часовенку, но его друг по-прежнему был там, стоя посреди тесного пространства, опустив голову и глядя в пол.

— Ну вот, — сказал Иэн, подталкивая его к алтарю. Легким ударом он поставил свечу — дорогую, из настоящего воска, большую — на подставку и достал из рукава бумажный жгут, который дала ему старуха, протянув жгут Джейми.

— Зажги его. Мы помолимся за твоего отца. И… и за нее.

Он видел, как на ресницах Джейми задрожали слезы, поблескивающие в красном свете лампады, висевшей над алтарем, но Джейми смахнул их и сжал челюсти.

— Ладно, — сказал он низким голосом, но все еще колебался. Иэн вздохнул, вынул жгут из его руки и, встав на носки, зажег его от лампады.

— Давай, — прошептал он, передавая горящий жгут Джейми, — или получишь по почкам прямо здесь.

Джейми издал звук, который мог быть коротким смешком и поднес жгут к фитилю свечи. Загорелся огонь, чистое высокое пламя с голубизной в сердцевине, которое стало гореть ровным светом, когда Джейми убрал жгут и погасил его, несколько раз встряхнув в струйках дыма.

Они некоторое время стояли там, вытянув перед собой ладони и глядя, как горит свеча. Иэн молился за маму и отца, за сестру и ее детей… не без колебаний (правильно ли это, молиться за еврейку?) за Ребекку бат-Леа и, искоса взглянув на Джейми и убедившись, что тот не смотрит на него, за Дженни Фрейзер.

И потом за помин души Брайана Фрейзера — и затем, плотно закрыв глаза, за своего друга, стоявшего рядом.

Звуки церкви исчезали, таяли — шепот камней и скрип дерева, шарканье шагов и воркование голубей на крыше. Иэн перестал произносить слова, но продолжал молиться. Затем остановился и он, и теперь существовал лишь покой и мягкое биение его сердца.

Он слышал, как Джейми вздохнул — где-то глубоко внутри — и открыл глаза. Не говоря ни слова, они вышли, оставив свечу на алтаре.

— А ты сам не собирался исповедоваться? — спросил Джейми, остановившись у главной двери. В исповедальне был священник, два или три человека стояли на приличном расстоянии от деревянной кабинки, ожидая своей очереди.

— Я подожду, — сказал Иэн, пожав плечами. — Если ты попадешь в ад, я могу тоже отправиться туда. Бог мне свидетель, один ты ни на что не годишься.

Джейми улыбнулся — слабой улыбкой, но все же — и толкнул дверь, открывшуюся на солнечный свет.

Они какое-то время бесцельно пошатались по городу, безмолвствуя, и в конце концов оказались на берегу реки и там наблюдали, как мимо них текут темные воды Гаронны, неся все, что наломала последняя буря.

— Это значит «мир», — наконец произнес Джейми.