«Я не знаю. Может, она услышала тайные часы у себя внутри, которые напомнили ей, что время перейти на новое место. Или скрытый календарь подсказал, что время найти партнера».

«Разве ты не сказал, что это „оно“, а не „она“?»

Хобим улыбнулся, и, увидев это, Палома не смогла устоять и тоже улыбнулась.

«Хорошо, пускай будет „оно“. Может, по глупости оно попыталось съесть кого-то намного больше себя и само оказалось съеденным».

«Но кому по силам съесть его?»

«Только большой акуле. Нет, я не думаю, что так оно и было. Вероятно, она просто состарилась и поплыла на то место, куда мурены приходят умирать».

«Есть такое место?»

«Я не знаю. В том-то все и дело. Мы не можем знать точно, нам просто не дано знать. Вчера она была здесь, а сегодня ее уже нет. И мы с этим ничего не можем поделать».

«Но... она ведь любила нас, это было видно».

Хобим перестал улыбаться:

«Никогда не говори так».

«Она привыкла к нам. Я уверена в этом».

«Мы приучили ее к тому, что мы ее кормим. И только. Она не любит нас, и она не будет по нам скучать. Такие чувства ей не знакомы. Она находится совсем на другом уровне развития».

«Откуда ты знаешь?»

«Я... — Хобим запнулся, посмотрел на дочь и снова улыбнулся. — Я точно и не знаю».

«А как же тот дар, о котором ты говорил?»

«Он есть у тебя — больше, чем у кого бы то ни было. С другим человеком эта мурена никогда не вылезла бы из своей норы и не стала бы брать у него пищу. Но она доверяла тебе. В этом и заключается твой дар — в доверии».

Палома подняла мурену и выбросила ее в море. Та упала поверх кучи мертвых тел, которые уже начало уносить в море отливом, и постепенно скрылась среди них.

Все еще стоя на коленях, Палома провела глазами вдоль золотистой дорожки, прочерченной луной на поверхности моря. У этой дорожки не было конца или начала, казалось, что она по какому-то волшебству возникла из ниоткуда на этой черной, как смола, стороне горизонта и растворялась где-то на другой стороне.

Если бы ей довелось разыскать отца, где бы он сейчас ни был (Палома старалась много об этом не думать, потому что воображение ее простиралось в такие дали, что могло вот-вот лопнуть), то, наверное, она встретила бы его именно там — между небом и водой, где находится этот источник лунной дорожки.

— Что же я могу поделать? — вслух сказала Палома, обращаясь к Хобиму. — Только не говори «ничего», потому что я ничего и не делала, и видишь, что произошло.

Палома показала рукой в сторону воды. Она, конечно, не ждала услышать ответ.

— Они уничтожат нашу гору, а уничтожив ее, перейдут к другой и уничтожат ее тоже. Они будут богатеть все больше и больше, не видя этому конца, потому что они слепы. А я никак не могу это изменить, потому что я совершенно одна и меня никто не слушает. Даже если бы меня кто и услышал, вряд ли это поможет. Мама не знает правду, а когда узнает, скажет только: «На то воля Божья». И все.

Палома замолчала, раздумывая, не богохульствует ли она.

— Прости меня. Но это ведь правда, ты сам знаешь. Виехо убежден, что все могут делать, что им заблагорассудится, и если однажды в море не останется рыбы — что ж, так устроен мир.

И тут Палома крикнула в темноту:

— Но мир не должен быть так устроен! Я этого не допущу!

Ее слова отозвались эхом.

— Ну хорошо, я успокоюсь. Но мы должны не дать этому случиться.