Все происшедшее показалось Дэвиду необычайно занимательным, и он внезапно почувствовал, что начинает совершенно новую жизнь — жизнь, о которой ему приходилось читать, о которой он иногда мечтал, но с которой никогда не соприкасался.

Лай лисиц, визг собак, мелькавшие на дороге фонари, ночной мрак, живительный запах хвои, разлитый в морозном воздухе, который он глубоко вдыхал своими легкими — все это заставляло сильнее биться его сердце; а ведь всего несколько часов тому назад он считал себя конченным человеком! У Дэвида не было времени разобраться в своих новых ощущениях: он только испытывал необычный трепет.

Подходили со своими фонарями Торо и индеец. Через несколько мгновений, взглянув на освещенное фонарем лицо француза, Дэвид подумал, что этот человек — живое воплощение того нового мира, в который он, выпрыгнув из багажного вагона, ныне вступал. Торо имел очень живописный вид: обрамленное темной бородой лицо, белые, точно слоновая кость, зубы, яркая, трехцветная, обшитая красной каймой шерстяная куртка Гудзоновой компании и причудливая шапка из меха водяного кота — все это произвело на Дэвида сильное впечатление. В придачу ко всему голос Торо гремел, когда он, мешая французский язык с индейским, выражал свою радость по поводу того, что отец Ролан не умер и наконец приехал. Позади француза, напоминая таинственного бронзового сфинкса, стоял закутанный индеец с неподвижным темным лицом. Но его глаза засияли, когда отец Ролан поздоровался с ним, — засияли так, что Дэвид был им сразу очарован.

— Счастлив с вами встретиться, мсье, — проговорил француз.

Нация, к которой он принадлежал, сохраняла свою вежливость даже в лесах. Пожатие Торо походило на пожатие отца Ролана — таких рукопожатий Дэвиду не приходилось испытывать при встречах со своими городскими друзьями.

Затем отец Ролан произнес:

— Это Мукоки, который служит мне уже много лет.

Дэвид протянул индейцу руку. Несколько секунд Мукоки смотрел ему прямо в глаза, затем его плащ распахнулся, и тонкая темная рука высунулась наружу. Получив урок от отца Ролана и француза, Дэвид вложил в пожатие всю свою силу. Никогда в своей жизни Мукоки не удостаивался такого теплого пожатия белого человека, если не считать его хозяина, отца Ролана.

Тем временем отец Ролан успел справиться насчет ужина. Торо что-то ответил по-французски.

— Он говорит, что хижина напоминает начиненную вкусными вещами большую жареную утку, — со смехом сказал отец Ролан. — Идемте, Дэвид! Наши вещи заберет Мукоки.

После непродолжительной ходьбы Дэвид увидел хижину. Она стояла под защитой темных сосен. В двух окнах, выходивших в сторону полотна железной дороги, приветливо светился огонь. Когда путники приблизились, Дэвид услышал зловещий лязг цепей и скрежет зубов. Лай лисиц прекратился, а вой и рычание собак стали еще более яростными. Пройдя еще несколько шагов, они очутились перед дверью. Открыв дверь, Торо отступил назад.

— Сперва вы, сударь, — улыбнувшись, сказал он по-французски Дэвиду. — Если бы я вошел в свой дом раньше гостя, это принесло бы мне несчастье, быть может, все мои лисицы подохли бы.

Дэвид вошел в хижину. Спиной к нему, склонившись над столом, стояла индеанка. Она была стройна, как тростинка; ее блестящие черные волосы двумя длинными тяжелыми косами спускались вдоль ее спины. Через мгновение индеанка повернула свое круглое темное лицо; ее глаза и зубы блеснули, но она не промолвила ни слова. Торо, согласно своим понятиям, счел излишним представить Дэвиду свою жену, походившую на дикий лесной цветок.