— Неплохо вы тут устроились, — недоуменно качнула головой девушка, следуя за Иваном Сергеевичем.

— Спонсоры… — лаконично ответил он, трогая ее за локоть и подводя к лестнице, винтом уходящей вниз. — Ты не выкобенивайся там! Человек солидный, может озолотить и все такое… В общем, хороший человек…

Хороший человек сидел, развалившись на широком диване. Опустив жирные складки подбородка на сцепленные в замок короткие пальцы, он исподлобья глядел на вошедших и не произносил ни слова.

— Вот, Лаврентий Степанович, наша Женечка, — суетливо затараторил опер, сгибаясь в приветственном поклоне едва ли не в три погибели. — Чиста, как младенец.

— Посмотрим, — просипел Лаврентий, колыхнув тучным телом. — Заходи, красавица. А ты — свободен.

Как только замок за спиной девушки щелкнул два раза, зыбкое спокойствие, которое она доселе усилием воли пыталась сохранить, начало покидать ее. Широко раскрыв глаза, она силилась рассмотреть в сидящем напротив мужчине черты «хорошего человека», но не могла. Все в нем было до отвращения омерзительным. Мясистые губы, на которых повисли крошки еды, беззвучно шевелились.

Чувствуя, что силы вот-вот покинут ее, Женька прокашлялась и тихо попросила:

— Можно присесть?

— Присядь, — волосатая ручища похлопала по дивану. — Только не очень далеко.

— А выпить можно? — спросила девушка, судорожно сглотнув, чтобы не закричать от страха, который все сильнее овладевал ею.

— Пей сколько хочешь. — Лаврентий Степанович наполнил до краев высокий фужер коричневатой жидкостью из пузатой бутылки. — На… И давай с тобой договоримся — ты расслабляешься.

— Вы считаете, что это возможно? — пробормотала Женька, принимая бокал с коньяком. — Я имею в виду — в подобных условиях?

— Я тебя сюда не сажал, — осклабился ее собеседник, нанизав на вилку кусок колбасы, и замер в ожидании. — Ну, давай, пей…

Глубоко вздохнув, девушка поднесла фужер к губам и принялась пить его содержимое большими глотками. Напиток обжег горло, в глазах защипало, но она не останавливалась.

— Все, — наконец выдохнула Женька и закашлялась.

— Ты смотри какая молодчина, — заржал Лаврентий, почти насильно затолкав ей в рот кусок колбасы. — Закусывай…

Обведя начинающими мутнеть глазами убранство комнаты, Женька еще раз тяжело вздохнула и произнесла:

— В конце концов — каждому свое! Так, кажется, было написано на воротах Бухенвальда?

— Не был, не знаю, — вполне серьезно ответил толстяк, стараясь незаметно пододвинуться к девушке. Учитывая его комплекцию, это было весьма проблематично. — Ты бы разделась, что ли. Ненавижу я эти ваши тюремные робы. Вы в них все одинаковые. То ли дело без нее…

— Ага, сейчас. — Женька попыталась расстегнуть верхнюю пуговицу куртки, но руки, до этого беспрекословно подчинявшиеся ей, отчего-то перестали слушаться. Пальцы скользили по петлям, путаясь и цепляясь друг за друга. — Ой, кажется, я пьяна!..

Это было последнее, что она запомнила. Тяжелый, душный кошмар опустился на нее, то и дело подступая к горлу тошнотворной болью, и Женька отключилась.

Звонкий перестук капель холодной воды о раковину умывальника заставил девушку спрятать голову под подушку. Боль, пульсирующая в висках, мешала сосредоточиться. Обведя непонимающим взглядом помещение, Женька облегченно вздохнула — она была в своей камере. Попытавшись вспомнить события вчерашнего вечера, она недовольно поморщилась — сплошной калейдоскоп из форменных фуражек и озлобленных мужских физиономий.