– Кто это написал? – спросила Джейн Райт, толстая девица, работавшая в издательстве; в Клубе считали, что она девушка толковая, но немножко не того круга.

Ответа не последовало.

– Кто это написал? – повторила Джейн.

Поэт, сидевший ближе к ней, произнес, глядя сквозь толстые стекла очков:

– Один александрийский поэт.

– Из новых?

– Нет, но для Англии он, пожалуй, новый.

– А имя у него есть?

Он не ответил. Молодые люди возобновили беседу. Они вели речь о постепенном угасании и упадке анархистского движения на родном острове, без конца называя какие-то имена. Просвещать девушек в этот вечер им уже наскучило.

ГЛАВА 2

В общем зале Джоанна Чайлд давала урок декламации мисс Харпер, поварихе. Джоанна все время занималась с ученицами или готовилась к очередному экзамену. И ее хорошо поставленный голос то и дело раздавался по всему зданию. Джоанна брала с учениц по шесть шиллингов в час, с членов Клуба – по пять. Никто не знал, на каких условиях она занималась с мисс Харпер, – в те годы люди, владевшие ключами от буфетов, вступали в соглашения со всеми прочими на особых условиях. Метод Джоанны состоял в том, что сначала она сама с выражением читала каждую строфу, а затем просила ученицу повторить.

В гостиной было слышно, как она во весь голос отчеканивает пульсирующий ритм «Гибели Германии».

В Клубе гордились Джоанной Чайлд не только потому, что она самозабвенно декламировала стихи, но и потому, что она – статная, миловидная, пышущая здоровьем – была поэтическим воплощением высокой белокурой дочери священника, она не знала, что такое косметика; окончив в начале войны школу, день и ночь без устали работала в приходских благотворительных организациях; во время учебы всегда была бессменной старостой; и никто никогда не видел и не мог представить себе ее плачущей, потому что по натуре она была стоиком.

Так случилось, что, окончив школу, Джоанна влюбилась в викария. История эта ничем не кончилась. И Джоанна решила для себя, что это будет единственная любовь в ее жизни.

Она часто слышала в детстве, а потом повторяла сама:

Ее представления о чести и любви были заимствованы из поэзии. Она имела смутное понятие о том, чем в целом и в частностях отличается земная любовь от неземной и каковы их разнообразные признаки, но сведения об этом она черпала из богословских споров священнослужителей, бывавших в доме ее отца; поэтому ее воззрения отнюдь не сводились к простым обиходным истинам вроде формулы «В деревне люди ближе к Богу» или утверждения, что достойная девушка должна любить один раз в жизни.

Джоанна считала, что ее чувство к викарию было бы недостойно называться любовью, если бы она дала волю сходному чувству, которое она начала испытывать к сменившему его новому викарию, еще более для этого подходящему и даже еще более красивому. Стоит только допустить мысль о замене предмета обожания – и разрушится все здание любви и соединенья двух сердец, вся философия шекспировского сонета – таково всегда было твердое, хоть и не высказываемое, убеждение, царившее в доме приходского священника и в верхних сферах его духовных владений. Джоанна подавила в себе склонность к новому викарию, заглушив ее теннисом и благотворительной деятельностью. Она и прежде никак не поощряла ухаживания этого молодого человека, а лишь молча думала о нем до того воскресенья, когда услышала проповедь, которую он произносил с кафедры, на тему из Евангелия от Матфея:

…Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный; и если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную.