|
Его формирование происходило при советской власти, которую Юлия Викторовна зацепила самым краешком юности — так прищемляют полу плаща троллейбусными дверцами. Прежде чем произнести что-то сомнительное или, на его взгляд, смелое, Махалыч прикрывал рот ладонью, звук пропадал — и физрука приходилось переспрашивать: «Что-что?» Тогда Махалыч делал глазами вначале вправо, потом влево и повторял свою крамольность, так и не отняв руки ото рта — но это было неважно, ведь он никогда не говорил ничего на самом деле сомнительного или смелого. Общение с физруком было тяжким, Пал Тиныч давно свел его к двум — трем вежливым фразам, а вот директрису историк приручил — и сам был удивлен, как это у него получилось.
Тогда он пришел к Юлии Викторовне с очередной просьбой — и, в очередной раз, не своей, Дианиной. Хотел начать как всегда — интеллигентный пассаж, шутка-каламбур, — но сказал вдруг вместо этого следующее: — Прошу вас верно оценить сложившуюся ситуацию и пойти навстречу молодому специалисту Механошиной Диане Романовне, которой требуется выделить средства для поездки ее в качестве руководителя школьного ансамбля в Германию. Директриса смотрела на него во все глаза — как будто видела впервые. Как будто иностранец залопотал вдруг на русском языке — да еще и уральской скороговоркой. — Я не возражаю, — произнесла наконец. — Мы изыщем средства. — Благодарю за оперативно принятое решение. — Внутри у Пал Тиныча всё смеялось и пело, как бывает в первый день летнего отпуска на море. — А по какой причине Механошина сама не явилась? — насторожилась Юлия Викторовна. — Сегодня Диана Романовна отсутствует по семейным обстоятельствам и попросила меня довести до вашего сведения эту информацию. Директриса кивнула и попрощалась — лицо у нее было как у королевы, которая раздумывает, не дать ли ему поцеловать перстень. Не дала — лишь подровняла с шумом пачку бумаги на столе, и так в общем-то ровную. Пал Тиныч вышел из кабинета и почувствовал, что радость исчезла — более того, ему вдруг захотелось срочно принять душ, или хотя бы прополоскать рот, чтобы произнесенные слова не прилипли к языку навсегда. Но было поздно — он принял клятву бюрократа. Стыдно, зато тебя понимают. И Диана была рада: родители лицеистов давно отказались складываться на поездку для руководительницы, то есть своих-то отпрысков они оплачивали беспрекословно, но включать в стоимость Диану не желали. Кризис никто не отменял, а те, кто родом из девяностых, — они всегда начеку. Родители — поколение первых в стране богатых и будто бы свободных людей — обладали в лицее истинной властью. Не все: ареопаг, как водится. Именно эти избранные решали, какой учитель достоин преподавать в лицее, а какому лучше перейти в обычную школу. Рита, жена Пал Тиныча, работала как раз в обычной — и честно не понимала, в чем разница между двумя этими заведениями. Условия почти те же, в чем-то лицей даже хуже — вот в Ритиной школе каток больше и актовый зал просторнее. — Зато у вас детей по тридцать пять человек в классе и контингент по месту жительства, — заступался за лицей Пал Тиныч. — И что? — сердилась в ответ Рита. — Мне, по крайней мере, не объясняют, кому какие оценки нужно ставить. И камеры в кабинет не вешают. которая «не довела до сведения администрации конфликтную ситуацию». Девочка Соня написала полугодовую контрольную на два — и учительница решительной рукой нарисовала и в дневнике, и в журнале кровавого лебедя. А девочка была не просто девочка по месту жительства, но дочь могущественной Киры Голубевой, главы родительского комитета, дамы без возраста и сомнений. Соня Голубева — она сейчас учится в одном классе с МакАровым и сестрами Крюковыми — дурнушка с крепкими икрами футболиста, вечно шуршит обертками от шоколада, будто не на урок пришла, а на балет. |
