|
Не только как признанный профессионал женских недр, но и как любитель дамских рельефов по призванию. Хотя кто бы мог подумать, глядя на него теперешнего, что перед вами – покоритель сердец и тел противоположного пола. Честно говоря, такая мысль и в голову не пришла тому, кто смотрел бы на него двадцати пяти или сорокалетнего. И близко он не походил на Казанову или героя-любовника чином пониже. Честно говоря, в одежде с трудом смахивал на мужчину. А без одежды – тем паче. Пухлые дряблые бабьи руки, мякенькая грудь, двумя тестоватыми нашлёпками покоящаяся на монументальном животе, списанном с карикатур на капиталистов из журнала «Крокодил» года эдак 1924-го. Узкие плечики, пергаментные бёдра, кривоватые, покрытые седеющими стержневыми волосьями голени. Попа еврейского отличника. Головёшка усохшего от постоянной сердитости Кобзаря с сильно поредевшими усами. Всё это он щедро демонстрировал миру, переодеваясь в операционных, так что ничего тайного, специально выуженного у его супруги или, например, любовницы, в описании его малопривлекательной внешности нет. Рассупонясь, бывало, до самого что ни на есть исподнего и трогательно прыгая на одной ножке, целясь другой в пижамную штанину, Павел Петрович любил грозно повизжать на ассистента:
Если проявить большее тщание в изложении – он испытал слишком противоречивые чувства, а противоречия – заведомый признак нелюбви, ибо в любви всё однозначно и примитивно. Это, пожалуй, основное её отличие от ненависти, если вдуматься, кроме пресловутой знаковой противоположности. Так что если вы полагаете, что любите, но чувство ваше к объекту любви противоречиво – знайте! – вы, на самом деле, ненавидите. Просто последствия этого столь отдалены, что не рисуются для вас даже гипотетически. А невзлюбил Павел Петрович в тот самый миг, когда Софья Константиновна, исполненная юношеского снобизма, свойственного всем, кто заканчивал медицинские институты, университеты и академии, явилась пред его светлы очи и под сень административных регалий со всеми положенными для оформления на должность врача-интерна документами.
– А сюда я зачем ходила? – всё ещё не понимала клозетных правил тупая Сонечка. – Затем, что без похода сюда далее ни в какие кабинеты пускать не будут. Иди-иди, я сейчас позвоню Пал Петровичу. Да не психуй ты так, Романец красивых девок любит. Тут пощупает, там потрогает – с тебя не убудет. А гонору поменьше миру демонстрируй. Врач-интерн, дорогая, это так – фу-фу! – ни в туда, ни в Красную Армию. Так что твоя задача не гоношиться, а делать смиренное лицо и беспрекословно подчиняться старшим по званию. А таковые для тебя сейчас – все. Иди! – ласково напутствовала она слегка обалдевшую от таких откровений девушку.
«У меня, между прочим, красный диплом!!!» – мысленно кричала она (с излишним, признаться честно, гонором) в мир сиятельных главных врачей, их утомлённых собственной значимостью секретарей и отсутствующих уже несколько часов на рабочем месте заместителей по лечебной работе.
И надо же такому случиться! Только прикурила, только затянулась, только-только начала убеждать себя в обратном: что не всё так плохо, не так страшен чёрт, потому что нет его, а только собственное отчаяние бодливыми рогами подталкивает тебя к обрыву бессмысленности жития, и только тебе самой под силу настучать ему по этим самым рогам... Как к ней, Соне, затягивающейся длинной сигареткой чуть более оптимистично, чем секунду назад, невесть откуда подкатился яростно пылающий багрянцем щёк усатый шар на паучьих ножках и начал орать:
– Здравствуйте! – по возможности спокойно ответила Соня, и не думая выбрасывать сигарету в дырявую кастрюлю, стоящую на полу в этом укромном закутке в самом конце подвала, заполненную окурками по самые края. |
