Денгиль усадил жену на диванчик, повел носом.

— Пахнет эфиром и опопонаксом, но никак не едою. А между тем я проголодался после всех авантюр. Ты тоже?

Отловил сестренку милосердия в извечном наморднике — тугую, как мячик, поверх лазурной маски блестят глаза и смугло румянятся щеки.

— Атта, мишенька моя, а лейб-медик сего двора где будет?

— В ординаторской закрылся. Перед вселенским собором впрок наедается.

— Это удача. Я вдруг понял, что мой голод не столько физического, сколько духовного свойства. Ты скомандуй, чтобы и нам того же подали, что и этому гурману, а то ведь не я один — и дама моя двое суток всухомятку существует.

Медик кивнул им как старый знакомый, продолжая деликатно и методично углубляться в жаровню с цельным тушеным кроликом. По этой причине он был демаскирован и извлечен из полагающейся по чину изумрудно-зеленой медицинской пижамы: поджарый, как добрая гончая, изящный в манерах и изысканно некрасивый. На свитере, доходящем до колен, была вывязана парочка целующихся пингвинов, что вполне могло быть принято за шарж на новоприбывших.

— Вот, привез мамашу, — доложился Денгиль.

— Слышал, слышал, как вы насчет меня объяснялись, и сверх сего кое-что еще. В дороге ты не шибко торопился, а? Ладно, нам и сейчас не к спеху: пока присоединяйтесь к моей посуде, здесь почти половина туши осталась, а вскоре и другой еды натащат. Съедим, передохнем слегка, а там и отправимся поглядеть на чадо.

Тэйни ожидала, что девочку ей принесут чуть не в щепоти; но вместо этого сестричка Атта с видимой натугой притащила существо непонятной породы, которое извивалось внутри пеленок, мельтешило ручками в зашитых рукавичках, похожих на тюленьи ласты, и бесперерывно дудело игрушечным паровозиком.

— Вот, можно сказать, от сосцов приемной матери оторвала.

— Ты, случайно, не ошиблась номером? — полюбопытствовал Денгиль. — Я ее за месячную выдавал.

— Ну, уж ее ни с кем не спутаешь, тот еще младенчик. У, вопленица! Сил никаких нету! Это ее напоказ вырядили, а внутри она вполне еще плевого размера.

— Ну, давайте же, — властно прервала их Тэйни.

На ее коленях дитя замолкло так внезапно, будто нажали на кнопку. Она развязала тесемки чепчика, выпростала ручонку из разреза на рукаве. Ноготки были уже длинные, да и головка поросла темным пухом. Глаза не поймешь какого оттенка — мутные, как у всех грудничков, — но будто лукавые; и такое блаженное удивление на мордашке, что Тэйни тихо рассмеялась в ответ.

— Слушайте, доктор, — прошептала Атта, — никак от нее самой собакою пахнет.

— Да нет, просто вспомнили друг друга, так часто бывает, девочка, — ответил он ей. И — уже в адрес Тэйни:

— Я свое дело сделал неплохо, теперь твоя подача.

— Спасибо вам.

— Самая лучшая благодарность для таких, как я, — если нас забудут напрочь. Не как здоровый человек — врача, а как обыкновенный — состоящего в Братстве. Я ведь и по улицам гуляю, и на медицинские конгрессы захожу. Так вот чтобы не узнавать, ладно? Если, конечно, в газетах, которые читаешь, не опубликуют портрета или заново не познакомимся.

— Конечно, Хорт-ини.

— Так ты меня уже знаешь?

— Я думала, Денгиль-ини… мой муж слышал и об этом. Ясно же, что я была приемышем заграничного Братства: платили за обучение, коня подарили и прочее. Иначе с какой бы стати я разговаривала с эдинскими легенами?

— Ясного тут не больше, чем сладости в зеленом лимоне. Приемыш — не поверенный тайн. Ну, кто ты на то ни есть, а помочь нам можешь.