В лодке был топор, и вор вырубил кусок мяса из лапы аванка. Мясо свежее – видать, тварь околела действительно совсем недавно. Вот и хорошо, а то мог бы напоследок и отомстить – долго ли ему, даже подыхающему, лодку разнести?

Быстро темнело. Квазимодо едва не проскочил памятное место. Лодка ткнулась в берег, и вор с копьем в руках выбрался на песок.

Темнел растянутый на ветвях провисший плащ.

– Только не вздумай швыряться в меня ножом, – предупредил Квазимодо. Смутная фигура, лежащая под маленьким тентом, не отвечала.

* * *

Вор сидел на корточках, придерживал под белобрысый затылок фуа и поил из фляги. Ныряльщик лежал совершенно обессиленный, но пил жадно. Когда баклага опустела, фуа прошептал:

– Зачем вернулся?

– Лодкой займусь, костер разведу, пожрать сготовлю – потом буду всякую ерунду объяснять, – пробурчал вор.

Огонь Квазимодо развел подальше от берега, за стеной тростника, чтобы со стороны реки было не слишком заметно. Туда же вор перетащил фуа. За прошедшие дни ныряльщик еще больше отощал – казалось, осталась одна одежда. Квазимодо уложил товарища на охапку нарубленного тростника. На прежнем месте раненый валялся в натекшей после дождя луже. Вор укрыл несчастного сухим плащом. В котелке, висящем над огнем, уже булькало.

Потерявший сознание во время транспортировки на новую постель ныряльщик пришел в себя. Стонать он не стонал, но шепот стал еще прерывистей:

– Зачем ты вернулся?

– Нож свой забрать. И отдать тебе твой, – пробормотал Квазимодо, не оборачиваясь.

– Зачем мне нож? – едва слышно прошептал фуа. – Я уже почти умер.

– Вряд ли. У тебя даже жара нет. Сдается мне, ты просто решил побездельничать.

Ныряльщик не ответил – опять лишился чувств.

Квазимодо не торопясь поел. Бульон из аванка получился неплохой, вот только мясо жестковато. Вор полежал, чувствуя приятную тяжесть в животе, потом взял котелок и подсел к больному.

– Я не хочу, – прошептал фуа. – Дай лучше воды.

Квазимодо не спорил, дал напиться. Когда вор сюда вернулся, у ныряльщика не оставалось ни капли воды. Видно, жажда его мучила страшно, Квазимодо видел следы на песке – фуа пытался набрать речной воды, только непонятно, удалось это раненому или нет. А вот дождевую воду он явно выпил всю до капли. На дне котелка по-прежнему болтался кусочек волшебного рога. Может быть, именно эта костяшка, вернее, настоянная на ней вода и не давала развиться жару? Квазимодо отлично знал по опыту – такие ранения всегда приносят воспаление, потом начинается лихорадка, плоть гниет – и человек в жарком бреду уходит к предкам. Обычно и лекари не помогают.

Насосавшись воды, фуа пытался закрыть глаза, но Квазимодо решительно сунул ему под нос ложку с бульоном.

– Я не хочу, – прошептал ныряльщик.

– Не ломайся, как столичная девка. Тебе нужна пища. Так что давай жри, а то воды больше не дам.

Фуа съел не больше десяти ложек – и снова вырубился.

Квазимодо прошелся вокруг лагеря. Река издавала привычные звуки, еще дальше, за прибрежными зарослями, угрожающе взрыкивал какой-то зверь. Там лежал необъятный степной простор. Ветер доносил запах, но самой степи вор, по сути, так и не видел.

Гамак натянуть было негде, и Квазимодо улегся на охапку тростника. Не так уж и плохо. Спать придется вполглаза и вполуха. Еще никогда одноглазому парню не приходилось ночевать так далеко от города практически в одиночестве.