|
Она закрыла лицо руками. "Какой позор! Как могла она перенести это! Она, с которой я говорила и грезила, как с самой собой. Как могла она жить так, без гордости перед самой собой!" Она не понимала этого; но в тишине до нее мало-помалу донеслись тихие, молящие, кроткие жалобы несчастной, ее неожиданные просьбы о прощении, ее жажда смерти. Герцогиня теперь вдруг поняла смысл, скрывавшийся за всем этим, но он не смягчил ее. Затравленное, сомнительное, полное страхов существование подруги не вызывало в ней ничего, кроме отвращения: "С угрызениями нечистой совести в груди она обнимала меня!" В шесть часов она очнулась от тревожной дремоты. На улице стучал по мостовой костыль, и чей-то голос взвизгивал: - Любовные истории поэтессы. Убийство графини Бла ее возлюбленным. Когда герцогиня распахнула окно, кричавший уже находился под ним. Он, не видя ее, бросал ей свое зловещее ликование прямо в лицо. Она видела черное отверстие его рта. Яд Делла Пергола и его предсмертные стоны, шум борьбы побежденных далматов и их вопль: все эти звуки копировал этот рот, эти зубы яростно вцеплялись в злые вести, и испорченное дыхание, шипя, выбрасывало их в воздух. Но смерть Бла звучала еще ужаснее, еще более зловеще, чем остальные, так как улица была пуста. На ней не было никого, кроме бежавшего калеки. Неизвестно было, кого он преследовал. Вокруг все спало: его голос был единственным звуком, - для кого звучал он? В утреннем сумраке герцогине почудилось, что события, которые он возвещал, происходили не в мире действительности: нет, все это отвратительное зарождалось и вырастало в разлагающемся, гниющем теле этого нечеловеческого существа. В то мгновение, когда он выбрасывал его наружу, оно становилось правдой. Она позвонила. Полчаса спустя она уже сидела в экипаже. Было холодно, о стекла барабанил мелкий дождь. Она думала: "Я опять всю ночь говорила с мертвой". Она подъехала к дому, по светлым лестницам которого поднималась так часто: на последней носился аромат цветов, наполнявших большое ателье. Растрепанные книги лежали возле статуэток. Широкое окно сияло синевой, а внизу, на Испанской площади, искрилась жизнь. Она подумала: "Какой вид имеет теперь эта комната? Что лежит теперь там?" Ей сказали, что графиня Бла переехала уже несколько месяцев тому назад. Она выехала за городские ворота и остановилась у одного из новых строений, похожих на развалины. В чулане, пропитанном запахом извести, кое-как накрытая и окруженная детьми и женщинами из народа лежала Бла. На лбу у нее был пузырь со льдом. На жалкой постели покоились ее изящные руки; кожа просвечивала сквозь тонкие кружева рубашки. Ее затуманенный взор приветствовал герцогиню, она пошевелила губами. Проспер, егерь, вытеснил из комнаты любопытных. Дверь снова и снова со скрипом открывалась; он стоял за порогом и придерживал ее. Герцогиня стояла у постели и молча смотрела на умирающую. Рука Бла тихо зашевелилась, но герцогиня не взяла ее. Она задумчиво слушала мучительный шепот. - Ты здесь, Виоланта, и ты знаешь все, я вижу это по тебе. И ты не хочешь больше верить мне? - Чему я должна еще верить? - спросила герцогиня, погруженная в созерцание этих черт, которые были для нее символом верности. Так значит, их ясность и кротость были только лицемерием? А между тем они не исчезали даже перед лицом смерти. "Для чего такое лицемерие? - думала герцогиня. - Какое ужасное напряжение! А ведь сейчас наступит конец. Стоит ли, действительно, лгать в этой быстротечной жизни?" Бла упорно шептала. |
