Чуть поворачиваю голову.

В горах осень. Я вижу синие, зеленые, закатно-розовые горные гряды. Вижу огромный мир таким, каким его видят самые смелые птицы.

Вижу гроздья проводов справа от канатной дороги — по ним идет энергия в город. И справа, и слева от линии передач желтеют и краснеют склоны, покрытые кустарником. Я пробыла на Заводе долго, очень долго.

Я вырвалась!

Солнце садится. Еще теплое. Крыша вагона почти горячая — он ведь был в пути весь день, хорошо нагрелся и не успел остыть за шесть минут в тоннеле. От каретки несет машинным маслом. А снизу поднимается запах гор, леса, листвы и хвои.

Почему люди не могут жить в мире и покое, как эти горы? Все на свете — энергия. Дрова, сгорая, отдают энергию Солнца, которую копили всю жизнь. Люди живут, греясь у огня, питаясь свежей дичью или бесплатной вермишелью, но энергию черпают из совсем других, иногда случайных, иногда странных источников; примерно так говорил Хозяин. Я даже не спросила, как его зовут. Ведь у него наверняка есть имя. Он не назвал мне его, а я не догадалась спросить.

Слышу, как ходит по кабине погонщик. Теплая крыша вагона остывает с каждой минутой, но я все равно чувствую себя, как на сковородке. В любую минуту он может поднять люк и увидеть меня.

Оглядываюсь на Завод: в закатном свете видны только очертания, страшные очертания бетонного саркофага. Пора перебираться пониже.

Я готовила свой побег много дней и ночей. Я следила за вагончиками. Я знаю, что всего их два, и ходят они по очереди. На один когда-то погрузили меня. Другой — вот этот, и отличается от первого прежде всего тем, что на днище у него есть две большие железные скобы.

На них-то я и рассчитываю.

Конечно, нелегко будет провести весь путь, сидя на железной скобе под вагоном. Но если мне доводилось ночевать на деревьях — неужели я не смогу выдержать сутки на скобе? Сейчас не зима. Сейчас почти лето, хоть ночи и прохладные. У меня с собой ремни и карабины — я пристегнусь и смогу, наверное, даже спать. А главное — там, внизу, меня никто не найдет. Даже если погонщик станет специально обыскивать вагон — под днище ему не заглянуть никогда, да и кому придет в голову заглядывать под днище?!

Я представляю погонщика, как он изо всех сил просовывает голову в дыру вагонного сортира — только так возможно проверить дно. Улыбаюсь. Пусть бы застрял так, головой в дыре. Пусть бы ехал так всю дорогу…

Вагон проходит первую опору. Раскачивается. Этого мне и надо — поднимаюсь на четвереньки и, затаив дыхание, пробираюсь к задней стенке вагона: там нет окна, вернее, оно замазано краской. А железная сетка есть. Она скрежещет, когда я повисаю на ней. Я замираю. По счастью, блоки тоже разражаются скрипом, я, стиснув зубы, спускаюсь все ниже, ищу опору для ног — знаю, здесь есть что-то вроде ступеньки сзади… Вот она… Перевожу дыхание. Теперь осталось совсем чуть-чуть: ухватиться за ступеньку руками. Повиснуть над пропастью. И осторожненько перебраться на первую скобу…

Я вишу, как на турнике. Подо мной гора — сосны зеленые, высоченные, значит, миновали рыжий лес вокруг Завода. Я вижу каждую верхушку. Если присмотреться, разгляжу и белку на вершине, и сойку, и…

А скобы нет.

Я протерла бы глаза, если бы руки не были заняты. Нет скобы! Для того, чтобы осмотреть вагон снизу, мне приходилось пробираться в грязные, залитые туманом тоннели, сбивать куски растрескавшегося бетона с древних окон в железной оплетке, пробираться в узенькие щели — ради того, чтобы взглянуть снизу вверх на канатку…

Скобы были. Их, наверное, сбило, когда вагон неловко приземлился на станции назначения, на СИНТе.