— Сейчас, — говорю я.

Снимаю с плеча барабан. И прежде чем Григорий понимает, что я собираюсь делать, — опускаю цепь в узкую щель между двумя блоками.

Скрежет. Летят искры. Блок на секунду стопорится — вагон замедляет ход. Крыша резко накреняется. Я соскальзываю с нее…

И лечу в пустоту.

В полете снова вспоминаю Алекса. Раскидываю руки, пытаясь поймать ветер, но нету точки опоры — ветер не держит меня. Я зажмуриваю глаза, ожидая встречи с землей…

И земля разверзается подо мной. От удара на секунду теряю сознание и прихожу в себя на дне глубокой темной шахты. Сверху льется лунный свет — через дыру, очертаниями смутно похожую на человеческое тело с раскинутыми в стороны руками.

Я жива. У меня болят колени и ступни и звенит в голове. Позвоночник цел — я могу шевелить руками и ногами. Белый порошок, в толще которого я пробила дыру, сыплется за воротник и хрустит при каждом моем движении.

И со всех сторон наступает холод.

Я в снегу.

В городе не бывает снега — только дождь и слякоть. Перепелка рассказывала, что еще ее мать, стоя на крыше небоскреба, однажды поймала в ладонь снежинку — может быть, последнюю из тех, что падали на город. Если бы город завалило замерзшей водой — как бы мы грелись?! Целой сотни динамо-мышей не хватит, чтобы растопить маленький сугроб…

Пытаюсь выбраться наверх, к луне. Снег осыпается мне на голову. Я больше не вижу света: белая толща наваливается мне на плечи и не дает дышать. Я впадаю в панику.

Борюсь со снегом. Барахтаюсь в полной темноте. С ужасом осознаю, что не выбираюсь вверх — наоборот, оседаю все глубже. Заставляю себя успокоиться. Толща снега неравномерная: в ней есть сыпучие слои и слежавшиеся, плотные. Значит, надо взбираться по слежавшемуся снегу, как по лестнице…

В этот момент мои пальцы натыкаются на плотное, как бетон, и такое же холодное препятствие. Что это?

Похоже на морщинистый столб. Расщелины глубокие, легко можно ухватиться… правда, пальцы мои окоченели, я их почти не чувствую. В городе я взобралась бы по такому столбу в два счета, а здесь приходится чуть ли не зубами эти пальцы разминать, каждому мизинчику что есть сил приказывать: держи! Держи!

Нахожу опору для ног. Подтягиваюсь. Прижимаюсь к этому холодному морщинистому столбу и вдруг понимаю, что он живой. Это осознание так меня поражает, что я сползаю на полметра вниз.

Это дерево!

Внутри, под щелястой корой, у него есть жилы и нервы. И оно живет среди этого снега, стоит, не сдается, так почему должна сдаваться я?!

Прижимаюсь к стволу плотнее — как к другу. Почти сразу находится ветка. Толстая, очень удобная. Я подтягиваюсь, становлюсь на нее коленом, потом ногами, потом…

Моя голова, проломив плотную корку подтаявшего и замерзшего снега, высовывается наружу. Я вижу луну, лунные тени, темное небо и звезды. А над собой — прямо над головой — вижу огромное, как небоскреб, дерево с тысячью мягких, укрытых снегом лап.

Это здорово. Это очень красиво.

Вокруг нет ни души. Сверкает под луной нетронутый снег. Но я почему-то не чувствую себя одинокой. И обреченной не чувствую тоже.

Троса отсюда не видно — небо слишком темное. Я прислушиваюсь. Тишина, даже ветра не слышно. Я, может быть, никогда в жизни не слышала такой тишины.

Сажусь на снег спиной к стволу. Закрываю глаза… Как хорошо!

Я одолела Григория. Я выжила. Не знаю, дадут ли ему завтра седьмую дозу, но я — жива. Смотрю на луну. И на звезды. В городе никогда не увидишь сразу столько звезд — даже с верхушки самого высокого небоскреба…

Чем дольше я смотрю, тем больше перед глазами звезд. Они разноцветные — синие, оранжевые, красноватые… Может быть, это наш небесный экран, а звезды — тоже пиксели? Они собираются в раздевалке, надевают робы и выходят на черное небо — ждут, когда начнется всемирное энергетическое шоу…

Какое яркое небо.