Он поднялся с того места, где сидел на корточках, что-то рисуя на земле. – Я – Рустуф, из днерских Козаков. – Он протянул шершавую грязную ладонь, и Конан пожал ее. Козак усмехнулся, показав дыру от выбитого зуба – в дюйм шириной. На козаке красовался широкий, отделанный металлом кожаный пояс и лохмотья, оставшиеся от мешковатых шаровар. Обувка отсутствовала, козак расхаживал босиком.
– Я хорошо знаком с запорожцами. Случилось даже быть у них гетманом.
– Запорожцы – трусливые собаки, – усмехнулся Рустуф, – но все же самый захудалый козак лучше, чем все хайборийские племена, вместе взятые.
Конан знал, что козаки – это не клан и не племя в истинном смысле. Скорее многоязычный сброд, состоящий из конных отрядов беглых каторжников, воров и прочих отбросов общества, объединенных храбростью, любовью к странствиям и свирепым, независимым нравом. Козачьи ватаги различались по названиям рек и прибрежных островов моря Вилайет, где разбивали на зиму лагерь. Занимались козаки в основном лихими разбойничьими набегами, а порой и служили в регулярных конных войсках под флагами различных королевств и княжеств.
– Скажи-ка, козак, – поспешил сменить тему Конан, – прикидывал ли кто из вас хотя бы примерный план побега?
Рустуф скривился, как от зубной боли:
– Интересно, куда ж нам бежать? Гирканийцы соорудили этот свинарник лишь для пущей острастки! Ну выберемся мы, к примеру, отсюда – и окажемся в голой степи, где нас в два счета накроют. Даже если б нам и удалось захватить лошадей и оружие – посмотри на этот сброд! – Он широким жестом обвел толпу безразличных ко всему невольников. – Тупые скоты, да и только! Будь на их месте настоящие мужчины, еще оставалась бы какая-то надежда. Из пяти сотен кому-нибудь и повезло бы… А эти шакалы… Большинство из них и в седле-то сидеть как следует не умеет. Куда с ними в побег рваться!
– Так я и думал, – разочарованно вздохнул Конан, – Но выход все равно должен быть… В одиночку, ночью…
В это мгновение раздался барабанный бой, и рабы лениво поднялись на ноги. У края ямы появились степняки с большими кожаными мешками; мешки перевалили через край – в яму. Пленники, внезапно оживившись, резво столпились вокруг отвратительных куч объедков. И сразу же пошла отчаянная дележка и грязная ругань из-за лучших кусков.
Конан и Рустуф подошли к ближайшей куче и оттолкнули сцепившихся в драке пленников. Конан поднял огрызок плоской круглой лепешки из грубой муки пополам с мякиной – пища для самого занюханного раба. Конан с трудом заставил себя проглотить кусок.
– А вода здесь есть? – осведомился он.
– Перед заходом солнца нас поведут к реке небольшими группами, под охраной, – откликнулся Рустуф. – Там можно будет лечь на брюхо и лакать прямо из реки, как корова.
– Тогда вся надежда лишь на то, что поход не за горами, – заметил Конан, – иначе мы здесь все передохнем на таких харчах.
Козак отвел киммерийца в относительно свободный угол загона, и они вдвоем уселись на землю – доедать всухомятку отвратительные черствые лепешки.
– Есть один способ уйти отсюда… – после долгого молчания проговорил Рустуф.
– Ну-ка продолжай! – вскинулся киммериец.
– Бартатуя любит устраивать на своих пирах состязания. Он заставляет пленных воинов развлекать гостей.
Перед Конаном мгновенно забрезжила призрачная тень надежды.
– Борьба? Кулачный бой? Или с оружием?
– По-всякому, – ответил козак, – хозяин любит поглазеть на хорошую драку. И считает, что его командирам тоже полезно понаблюдать да поучиться.
– А бьются до смерти?
– Дерутся, пока один не победит. |