Я решила, что мне однозначно пора завести парня.

Глава 11

Форд

Взвесив все, я пришел к выводу, что самое мудрое сейчас — это сменить приоритеты. Я обуздаю свое отчаянное желание докопаться до сути и займу голову чем-нибудь другим, помимо истории с дьяволом. Новое направление мне задала Джеки, одержимая своей фотостудией. Уверен, что когда-то давно я выглядел так же, как она. Я был одержим своей книгой, я думал лишь о ней — так и Джеки думает сейчас только о своей студии, о том, способна ли она воплотить в этом мире свою мечту.

Больше недели мы прожили в мире и спокойствии, и я, хоть и не собирался, обдумал некоторые моменты. Факты складывались таким образом, что я уже мог сказать наверняка: в детстве Джеки увидела что-то, что ей лучше бы не видеть, а именно — убийство. И я подозревал, что ее мать входила в число убийц, которые завалили ту несчастную камнями. Никаких угрызений совести она, очевидно, не испытывала, и эта жестокость подтолкнула отца Джеки к тому, чтобы забрать дочь и сбежать.

Будь я психиатром, я бы, наверное, хотел, чтобы Джеки «вытащила все это на поверхность». Но я всегда придерживался того мнения, что значение душевной боли как лекарства сильно преувеличено. Что хорошего в том, чтобы вскрыть запечатанные в глубинах памяти страшные воспоминания? Чем поможет Джеки воспоминание о том, как на ее глазах медленно умирала мучительной смертью несчастная женщина? И даже если мы выясним, кто ее убил, — разве это вернет ее к жизни? И что сотворит убийца — или убийцы — со свидетелем?

Во всяком случае, я решил приостановить свои изыскания. Я надеялся, что тот, кто бросил через забор камень с запиской, больше не свяжется с нами. И когда посылка от судмедэксперта из Шарлотты не пришла, я не стал ему звонить и напоминать о себе.

Итак, по правде говоря, у меня появилась идея книги без всякого дьявола — книги об одиночестве, о человеке, потерявшем веру в себя и других, который в конце концов находит, во что верить. Детали я еще не прорабатывал, так например, я не знал, во что именно мой герой в результате уверует, но я чувствовал, что позже это придет.

И если говорить совсем уж честно, я начал получать от жизни удовольствие. Я не такой дурак, чтобы не понимать, что снова живу в некоем подобии брака — а именно в браке я был счастлив. И я не настолько глуп, чтобы не знать, что того же самого я ждал от множества секретарей, которых нанимал и увольнял. Я хотел не ассистентку для исследований, я хотел кого-то похожего на меня, кого-то, у кого своей жизни не было и кто захотел бы разделить со мной мою. Я орал им, что они никуда не годятся как работники, а на самом деле просто злился — или даже завидовал — когда они уходили домой к своим друзьям и родным. Мне хотелось кричать, что у меня тоже когда-то была семья, люди, с которыми я отмечал Рождество и День благодарения.

Но я не мог этого сделать. По одной простой причине — никто мне не поверил бы. Все в мире думают, что если ты раздаешь автографы, то тебе и подавно не нужно того, что нужно «простым смертным».

Верно. Публичное одиночество. Богатые тоже плачут. Я все это слышал тысячу раз. Но я вдруг

осознал, что стал счастливее, чем был все эти годы после смерти Пэт. И я ни в коем случае не желал это испортить! По утрам я набрасывал идеи к книге, а после обеда сидел в саду, где Джеки вела жестокую битву с сорняками. Я попивал лимонад и болтал с теми, кто заглядывал к нам в гости.

Хотя Джеки остра на язык, как артишоковый лист, людям она нравится, и ее энтузиазм по поводу фотостудии оказался заразительным. Каждый день после обеда кто-нибудь да приходил посмотреть, как продвигается дело. Должен сказать, что я тоже хотел быть причастным к этой атмосфере радостного возбуждения. За ужином я просматривал каталог, который Джеки прислали из фотофирмы в Нью-Йорке, и мы болтали обо всяких безделушках, которыми пользуются фотографы.