— Но 1863 год — это ведь почти сорок лет назад. Сколько же тебе лет, Мэнипенни?

— Восемьдесят два исполнилось в прошлое воскресенье, милорд, — звучно ответил старик.

— Ничего удивительного в таком случае, что вы так привязаны к своему креслу-качалке! — засмеялся Тайтес. — Уж если вы усядетесь, не так-то просто, наверное, потом опять подняться!

— Вот именно, — фыркнул тот.

Пока Мэнипенни засыпали вопросами, каким он видел Запад во времена Гражданской войны в Америке, Джеф ненароком выглянул в окно, как раз в ту минуту, когда какой-то юноша верхом подъезжал к дому. Он хотел, было выйти и узнать, что нужно этому парню, но как только раздался стук в дверь, Тайтес и Мэнипенни наперегонки бросились открывать.

— Сидите спокойно, сэр, — сказал Тайтес Джефу, положив ему руку на плечо. — Я открою.

— Думаю, что и я мог бы это сделать, — нахмурившись, заявил Мэнипенни. — Это ведь вроде бы одна из моих обязанностей.

Когда оба старика отошли подальше, Шелби заметила:

— Эти двое ни в чем не желают уступать друг другу с самого возвращения Тайтеса из Биллингса. Мистер Мэнипенни был так счастлив, покачиваясь в кресле на веранде, до тех пор, пока Тайтес не принялся делать замечания, явно намекая на то, что пожилой джентльмен бездельничает.

Она ласково рассмеялась.

Не прошло и минуты, как Тайтес вернулся в кухню.

— У этого парня телеграмма для мистера Уэстона. Когда Джеф, в сопровождении Тайтеса Пима, вышел на веранду, он увидел, что Мэнипенни уже там — караулит их посетителя.

— Мне сказали передать это в собственные руки графа Сандхэрстского, — заявил обветренный, грубоватый парнишка. — Это вы?

— Совершенно верно, — внушительно ответил Джеф.

— Ну, тогда — вот.

Он протянул телеграмму и был, казалось, потрясен, когда Джеф дал ему несколько монеток. — Вот это да! Спасибо, граф!

Тайтес направился к новому амбару, а Мэнипенни вернулся в тенек, в свое кресло-качалку. Джеф, холодея от ужаса, прошел в другой конец веранды, рядом с кухонным окном, и надорвал желтоватую наклейку.

Прошло не меньше минуты, прежде чем до него дошел смысл прочитанного. Его отец, герцог, тяжело болен. Он может умереть. Джеффри необходим дома и должен вернуться в Англию немедленно.

Он прислонился к бревенчатой стене и попытался осознать, это известие и справиться с потрясением. Дома. Но… его дом здесь! Если бы он знал, то ни за что бы не уехал на целый месяц; он остался бы здесь, дорожа каждым часом, ухаживая за Шелби так нежно, чтобы она захотела остаться с ним на всю жизнь.

При мысли о ней его сердце пронзила боль. Что же ему теперь делать? Ее наряд и украшенный ею дом — могло ли это означать, что она готова оставить ту жизнь, которую любила больше всего на свете, и дом в Вайоминге из любви к нему? Все, что Шелби когда-либо говорила о своей жажде свободы, эхом отдавалось у него в мозгу. Сколько раз она повторяла, что никогда не смогла бы выдержать манерности и чванства, лондонского света?

Взволнованный шепот Бена Эйвери донесся до него через окно.

— Шел, ты знаешь, я просто поверить не могу тому, что я заметил между тобой и Джефом!

— Ш-ш-ш-ш! Он может услышать!

— Он на улице, и у меня может не быть другого случая объяснить тебе, что ты ведешь себя как дурочка! Я не хочу, чтобы ты была невежливой с мужчинами, но это вовсе не значит, что ты должна пускать слюни, и разряжаться в пух и прах, и заказывать себе средство для ращения бюста, и строить ему телячьи глазки!

— Дядя Бен! — выдохнула она.

— Эге, спорим, что я знаю, куда ты метишь! — В голосе его неожиданно послышалось облегчение.